Extremes. На пределе

Но и этот путь мне тоже преградила баррикада из вежливых отказов. Потом наступила эпоха модемов, и я начал забрасывать НАСА сообщениями по электронной почте. Мне повезло. Тогда еще не научились фильтровать спам. Однажды в ответ на очередное мое письмо, факс или мейл пришла анкета. Невероятно, но, заполнив ее, я получил место на курсе аэрокосмической медицины в Центре космических исследований.

***

Центр космических исследований имени Джонсона в Хьюстоне оказался чем-то вроде Диснейленда для взрослых, только аттракционы были круче. По утрам мы получали краткие наставления от астронавтов, бортврачей и инженеров, а после обеда знакомились с полигоном. Шел 1997 год, и НАСА готовилась начать сборку Международной космической станции. Сам центр исследований выглядел совсем не пафосно, скорее напоминая университетский городок 1970-х, оформленный в скучной серо-бурой гамме. Большая часть разбросанных по территории приземистых однообразных построек не имела окон. Отличить здания друг от друга можно было только по номерам.

В группе медицинских операций отлично умели воспитывать смирение. Первым делом нам объяснили, что в НАСА врачу отведено жалкое второе место: на первом — инженер! Но даже и эту скромную позицию удалось завоевать лишь недавно. Воспоминания очевидцев о заре полетов в космос с человеком на борту подтверждают, что в те дни с существованием космической медицины мирились с трудом. На врачей смотрели как на досадное препятствие летному делу, никому не нужное и бесполезное. Джо Кервин, бывший астронавт, летавший на «Скайлэбе», и первый врач НАСА в космосе, четко высказался на этот счет: «Поймите, ребята, экипажи только тогда вздохнут спокойно, когда последний психолог удавится на кишках последнего бортврача».

К счастью, за последующие годы отношения между отрядом астронавтов и клиникой космической медицины постепенно наладились. И все же медицина никогда не будет в НАСА первой скрипкой: приоритет навеки отдан инженерному искусству и технике. И так будет всегда, невзирая на безумно сложную проблему пребывания человека в космическом пространстве — в условиях, экстремальнее которых не придумаешь.

***

Подъем от уровня моря начнет доставлять нам дискомфорт задолго до того, как мы выйдем за пределы атмосферы, в космос. С точки зрения физиологов большие высоты отсчитывают с 1500 метров: уже здесь начинают развиваться специфические проблемы со здоровьем.

Поднявшись на 8848 метров над уровнем моря, мы достигнем максимальной высоты суши на нашей планете — это высота горы Эверест. Мы вплотную приблизились к тому рубежу, за которым человек не может находиться без специального снаряжения. Будь гора хоть на сотню метров выше, и ее вершина оказалась бы недоступной для скалолаза без кислородной маски.

Альпинисты, восходящие на Эверест, добираются до вершины едва живыми, хотя во время подъема в их организме и идет адаптация к разреженной атмосфере. На такой высоте, с кислородом или без него, каждое движение превращается в подвиг Геракла. Участники восхождения, описывая медленный, мучительный путь вдоль последнего хребта, отделяющего их от цели, вспоминают, как им на каждом шагу приходилось жадно, с хрипом втягивать воздух, чтобы за счет гипервентиляции легких восполнить дефицит кислорода. Организм едва справляется, даже несмотря на несколько недель адаптации. Человек неадаптированный, не прошедший длительной акклиматизации, на такой высоте погибнет от удушья менее чем за полминуты.

Среднестатистический самолет летит на высоте около 11 километров — на пару тысяч метров выше Эвереста, — но пассажиры и экипаж дышат нормальным воздухом малых высот. Только благодаря герметичной опрессовке салона пассажиры смотрят кино и ворчат, что им некуда вытянуть ноги, а не лежат без сознания, умирая от гипоксии.

Проблему на больших высотах создает пониженное давление. Если при каждом вдохе мы получаем все меньше молекул кислорода, то давление в легких падает, уменьшается также скорость поступления кислорода в кровь сквозь мембраны альвеол. В результате эритроциты, а следом и все ткани в организме страдают от нехватки кислорода. Компенсировать эту недостачу можно только двумя путями: герметизацией — так поступают с пассажирскими авиалайнерами — или повышением количества кислорода в воздухе, которым мы дышим.

Герметичность пассажирского самолета всегда тщательно проверяется. В начале полета бортпроводники бесстрастно демонстрируют нам желтые кислородные маски, которые выскочат из потолка и повиснут рядом с креслом в случае разгерметизации салона. Одна из инструкций призывает нас быть эгоистами и вначале надеть маску на себя, а потом уже оказывать помощь своим спутникам. На то есть веские основания. На высоте 10 тысяч метров при внезапном падении давления в салоне и отсутствии дополнительного кислорода вы потеряете сознание уже через тридцать секунд — примерно столько времени займет у вас борьба с упирающимся напуганным ребенком. В результате вы не успеете помочь ему и сами останетесь без помощи.