Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников

корректуру в гранках, то для того, чтобы, за неимением времени для пересылок, прочесть корректуру там же. Недели через две Федор Михайлович переехал

поближе, на угол Лиговки и Гусева переулка, в дом N 21-8, после чего экскурсии

его в типографию участились; кроме того, и я стал довольно часто бывать у него

для улаживания различных затруднений, возникавших при составлении номеров

журнала.

II

Первое впечатление, произведенное на меня Федором Михайловичем,

было похоже на те впечатления, какие он первоначально производил на

150

большинство людей, имевших с ним дело впервые, и при каких оставались те из

этих людей, которым не пришлось сойтись с Федором Михайловичем покороче...

С первого взгляда он мне показался суровым и совсем не интеллигентным

человеком всем хорошо знакомого типа, а скорее человеком простым и

грубоватым; но так как я знал, что вижу перед собой интеллигента, и притом

интеллигента высокой степени, то меня прежде всего поразила чисто народная

русская типичность его наружности, причем маленькие руки его, хотя,

разумеется, и чистые и мягкие, но с уродливыми ногтями на некоторых пальцах, представлявшими собою следы грубого, тяжелого труда, еще более усиливали

последнее впечатление, а голос и манера говорить довершали его... При всем

этом, одетый в легкую выхухолевую шубку, худощавый, с впавшими глазами, с

длинной и редкою русо-рыжеватою бородою и такими же волосами на голове -

Федор Михайлович напоминал своею фигурою умного, деятельного

промышленника-купца, но такого, однако ж, купца, который походил на думного

боярина времен допетровской Руси, как их пишут наши художники на

исторических картинах; это последнее сходство в наружности Федора

Михайловича тотчас же смягчило во мне впечатление о грубоватости.

Впоследствии, из долгих сношений с Федором Михайловичем, я составил себе

определенное понятие об обращении его: оно было твердое и потому казалось

грубоватым; нередко оно бывало нетерпеливым и потому как бы брезгливым, что

случалось под влиянием нервного расстройства-последствия пережитых тяжких

испытаний, напряженного умственного труда по ночам и страшной болезни его -

эпилепсия.

Между прочим, под влиянием первых впечатлений, я находил, что Федор

Михайлович был человек мнительный, недоверчивый. Так, например, я заметил, что он, говоря со мною, пытливо смотрел мне прямо в глаза или вообще в

физиономию и, нисколько не стесняясь встречных взглядов, не спешил отрывать

своего взгляда или переводить его на что-либо другое; становилось неловко под

влиянием этого спокойно-пытливого взгляда. Впоследствии, когда Федор

Михайлович узнал меня короче, он уже не употреблял этого приема в разговоре

со мною, и хотя по-прежнему смотрел прямо в лицо, но это уже был взгляд

просто спокойный, а отнюдь не испытующий.

Из только что приведенного личного опыта и из последующих

неоднократных наблюдений над этою характерною чертою Федора Михайловича

я составил себе следующее заключение. Он был недоверчив к людям, мало

известным ему вообще... Где-то, в своих сочинениях, он сам признается, что

очень неохотно заводит сношения с незнакомыми ему людьми, предвидя

неизбежные в будущем, может быть, очень даже близком будущем, столкновения

с этими самыми людьми, с которыми только что начинаешь знакомиться... {3} В

отношении же к неизвестным ему простолюдинам он был недоверчив в

особенности. Насчет последнего обстоятельства, на основании слышанных

отзывов и моих личных наблюдений, я составил себе следующее объяснение.

Вступая в сношение с незнакомым простолюдином, будучи сам известным ему,

Федор Михайлович мог рассчитывать, что простолюдин этот знает поверхностно

историю его ссылки, то есть знает, например, что Федор Михайлович был в

151

каторге, но не знает или, что одно и то же, не понимает как следует, за что он был

в каторге, и потому, чего доброго, благодаря своей невежественности, так вот и

смотрит на него, как на бывшего каторжника, и, сообразно этому своему взгляду, пожалуй, и относиться к нему станет как к таковому. Ввиду этого Федор

Михайлович считал нужным быть строго-серьезным в обращении с субъектами,

образ мыслей которых был ему совершенно неизвестен, и только уже потом,

вполне убедившись в отсутствии грубого предубеждения к себе, начинал

относиться к исследованному таким образом субъекту с доверием, степени

которого бывали, однако ж, различны. Ко мне, например, впоследствии он

относился с полным доверием потому, что не имел поводов сомневаться в

искренности моего уважения к нему, и обращался со мною как равный с равным, то есть попросту, потому что не рисковал наткнуться на неожиданную грубость

или даже дерзость, как это нередко бывает в сношениях деловых, какими по

преимуществу были мои сношения с Федором Михайловичем; тогда как с

другими, тоже нужными ему, лицами в типографии обращение Федора

Михайловича было всегда строго-сдержанным, а каких-либо отношений к ним,

например денежных счетов по изданиям, даже совсем избегал, имея возможность

поручать эти дела своей супруге.

Верно ли это объяснение данной черты характера Федора Михайловича -