Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников

предоставляю решить лицам, лучше меня знавшим этого знаменитого, но некогда

униженного и оскорбленного человека, - повторяю, что объяснение это - мое

собственное, и держалось оно во мне постоянно, подтверждаемое, как я уже

сказал, наблюдениями при случаях и постепенным изменением к лучшему

отношений Федора Михайловича ко мне лично.

III

Насколько чуток и как постоянно был настороже Федор Михайлович в

охране не только своей личности, но даже своего чувства от малейших

оскорблений, может иллюстрировать нижеследующий маленький анекдот из моих

с ним деловых сношений, имевший место спустя почти год от начала нашего

знакомства, стало быть, когда доверие его ко мне было давно упрочено.

Федор Михайлович как-то раз, накануне выпуска номера в свет, пришел в

типографию позже обыкновенного; корректура давно ожидала его; корректорша, я и дежурные наборщики скучали от бездействия, не имея права уйти из

типографии, так как дело наше было еще не вполне окончено. Принимаясь за

чтение корректуры, Федор Михайлович попросил меня набрать принесенный им

небольшой клочок текста, заключавший в себе какое-то иностранное известие. В

то время он сам вел иностранный отдел в журнале под рубрикою "Иностранные

события", поэтому, зная хорошо содержимое отдела, тотчас же указал и место в

сверстанном листе, где требовалось вставить данное известие. Набрать клочок

можно было очень скоро, но чтобы поместить его в указанном месте, надо было

переверстать целый лист (восемь страниц по два столбца в странице), чтобы

вместить посредством так называемого сжатия набора, так как Федор

152

Михайлович не находил ничего такого в тексте, что не жалко было бы выбросить

наместо вставки. Известие, о котором шла речь, было ничтожно по своему

значению и отличалось только новизною; очевидно было, что Федору

Михайловичу хотелось только придать им свежести завтрашнему номеру. Между

тем, принимая во внимание, что после переверстки должна следовать опять

корректура для проверки произведенной переверстки, я предвидел затяжку дела в

долгую, как говорится, очень спешить и все-таки с риском опоздать выпуском

номера газеты. Я поставил Федору Михайловичу на вид свои соображения с

целью склонить его или на отмену вставки, или на облегчение ее посредством

вымарки соответственной величины.

- Оно конечно, можно бы обойтись и без вставки - известие не важно, - но

все-таки лучше было бы для журнала поместить его, чтобы хоть что-нибудь

свежее было, а то ведь у нас ничего нового нет, - ответил мне Федор Михайлович.

- Извините мне, Федор Михайлович, - возразили, - но ведь всех новостей

вы все-таки не поместите, множество их все-таки останется не помешенным, так

велика ли важность, если одним известием будет у нас больше или меньше, а

аккуратный выход номера для журнала очень важен... Если вы требуете этого, то, конечно, я обязан исполнить ваше требование, но если можно обойтись без

усложнения дела, то я прошу вас, Федор Михайлович, обойтись.

Федор Михайлович отменил тогда вставку и вообще в тот раз, вопреки

своему обыкновению, скоро отчитал корректуры и ушел из типографии, сухо

попрощавшись со мною. По уходе его В. В. Тимофеева, сидевшая с ним за одним

столом в корректорской комнате, рассказала мне, что, когда я, после

вышеописанного разговора, вышел из корректорской в наборную, Федор

Михайлович обратился к ней и сказал:

- А какой он, однако ж, ядовитый, этот господин Александров; как он это

зло сказал сейчас про то, что что-нибудь, да останется... Я совсем не предполагал

в нем ничего такого! {4}

IV

В первые дни 1873 года, находясь еще под влиянием первого впечатления,

произведенного на меня манерою обращения Федора Михайловича, меня немало

беспокоила его привычка объясняться всегда лично, а не путем записок, что

иногда было бы удобнее для нас обоих. Бывало, приедет в типографию, когда

меня там нет, и волнуется, волнуется в ожидании меня, чтобы переговорить о

деле лично, вместо того чтобы сесть да написать мне о том, что ему надо...

Великий писатель не любил изъясняться посредством писем или записок, считал

писание их вообще делом трудным и не однажды признавался в этом не только

многим знавшим его, а в том числе и мне, но даже печатно, в своих сочинениях.

Но как бы то ни было, а без записок и даже писем дело, разумеется, не

обходилось; Федору Михайловичу пришлось-таки писать их ко мне, особенно

после того, как он убедился, что я их понимаю и толково исполняю по ним. Все

его записки ко мне я сохранил, начиная с первой <...> {5}.

153

V

И однако ж, несмотря на казавшуюся грубоватость Федора Михайловича,

я, на самых еще первых порах, подметил в нем нечто такое, что мне тогда же

внушило смелость обратиться к нему с просьбою. <...>

В то время самым новым из крупных произведений Федора Михайловича

был роман "Бесы", незадолго пред тем вышедший в свет отдельным изданием и

еще волновавший русский читающий мир. Мне очень хотелось прочесть этот

роман, который, как мне было известно, очень бранили все именовавшие себя

тогда русскими либералами. Объемистое издание стоило 3 р. 50 к. - цена

недоступная для меня, - и вот я решился попросить сердитого, как у нас в