Фабрика мертвецов

— Это вы еще неожиданностей здешних не видели! — глухо и как-то утробно проворчал Свенельд Карлович, и поглядел на гостей мрачно, исподлобья. В резком свете электрических свечей его лицо казалось резким, словно бы состоящим из острых углов, а глаза запали черными ямами. Склонившийся над столом механик резко выпрямился, глаза его странно вспыхнули — будто шахтерские фонари в подземных глубинах, а в зажатом меж зубов куске колбасы словно проступила кровь…

Свечи под потолком мигнули раз, другой, заставляя комнату то вспыхнуть ярко, с четко очерченным контуром каждого предмета, то вдруг кануть в сумрак… и снова засветились с равномерным гудением.

Митя сдавленно вскрикнул, отшатываясь назад… Свенельд Карлович стоял прямо перед ним, пристально глядя ему в лицо — и протягивал тарелку.

— Вы, Митя, как наши рабочие, тоже колбасы боитесь? — он сунул тарелку в руки и вернулся к столу, уже обычным голосом, словно бы шутливо жалуясь. — Свечи эти — полезное, и весьма модное изобретение, думал, Анна обрадуется, а она говорит — излишняя роскошь. Вот какая у меня экономная супруга!

— Угу, если без электрических свечей, можно в Ниццу съездить. — пробурчал Ингвар. — А если еще и дороги не обихаживать, так и пожить курортной жизнью месяца три.

— Девять месяцев у себя дома во тьме и бездорожье, чтоб накопить денег на три месяца в чужом удобстве и комфорте… а потом, истратившись, снова вернуться в бездорожье и тьму? — криво усмехнулся отец и тут же негромко закончил. — Впрочем, на некоторых наших господ-дворян похоже.

Митя только передернул плечом: в Ницце повеселее, чем в деревне. Даже если с дорогами и электрическими свечами.

— Надеюсь, любование диковинами заставит вас простить обед… по-походному. Придется есть, что подают работникам.

— После смертельной опасности всегда хочется есть, и не так уж важно, что именно. — вдруг тихо сказал отец и на кабинет пало молчание. Трое мужчин и двое совсем еще юношей, почти мальчишек, не глядели друг на друга, словно вдруг осознав, что живы остались лишь чудом.

А потом вдруг Митя почувствовал себя таким… живым, и таким… голодным, что только воспитание удержало его от того, чтоб схватить кусок колбасы и затолкать в рот целиком.

— Будем радоваться, что на той дороге мертвыми остались лишь мертвецы. — еще тише закончил отец — и принялся решительно намазывать хлеб ярко-желтым, почти как золото, маслом. — Да вы роскошно кормите работников, Свенельд Карлович!

— У меня же паро-боты, так что, как бы это сказать… живых работников немного, могу себе позволить. Их и не найдешь, этих живых, всех господин Лаппо-Данилевский перехватывает. Он паровыми машинами в хозяйстве не пользуется, говорит, не окупается. Сейчас с наймом и вовсе плохо…

— Почему? — энергично работая челюстями, вопросил отец.

Свенельд Карлович замер, точно оцепенев — с маринованным груздем на вилке в одной руке и скомканной салфеткой в другой.

— Так… сложилось… — под отцовским вопросительным взглядом тяжко вздохнул, кинул груздь в рот, проглотил и наконец пояснил. — Здешние крестьяне или на своей земле работают, или кто вовсе разорился, на заводы уходят.

— Как же господин Бабайко? — негромко спросил Митя.

— Бабайко — мерзавец! — решительно отрезал Ингвар.

— Господин Бабайко за работу не платит, ему местные долги отрабатывают. А запутать и насчитать процентов втрое больше, чем сам долг, он большой мастер. — пояснил Свенельд Карлович.

— Местная стража его покрывает! — заявил неукротимый Ингвар и выразительно покосился на отца.

— Давайте вернемся к работникам. — тот никак не отреагировал на выпад. — Мне казалось, для открытия заводов необходима готовая железная дорога?

— Самые предусмотрительные уже здесь. — покачал головой Свенельд Карлович. — Кто первым, до чугунки, пришел, тот потом самые сливки и снимет. В Екатеринославе уже и бельгийцы, и франки. Даже англы есть! Вон, Джон Хьюз еще лет двенадцать назад у князей Кочубеев земли под чугунолитейный завод выкупил, а сейчас в районе Донца угольные шахты ставит.

— Эти-то откуда? — проворчал отец.

Митя скривился: раз уж в свете принято восторженно трепетать перед древней мудростью и поэтичностью Туманного Альвиона, то солдафоны, вроде батюшки, считают правильным кривиться при любом его упоминании.