Фабрика мертвецов

Все — это навряд ли: резню, учиненную Митей среди мертвяков, Ингвар не видел, по другую сторону забора он свалился раньше. Хоть в этом повезло. А остальное…

Митя присел рядом с Ингваром на корточки и стиснул пальцы у него на плече. Немчик снова дернулся от боли — так и есть, вывихнуто. Митя просто-таки с нежностью улыбнулся в побелевшее от боли лицо Ингвара.

— А я расскажу… и моему отцу, и вашему брату… и ей, Лидии… — Губы его чуть заметно скривились. — Например… например, о том, как вы так умоляли Бабайко вас не трогать… Сапоги ему целовали… Обещали сделать, что угодно…

— Аааах! — Глаза у Ингвара распахнулись широко-широко, и не понять, от боли или возмущения. — Но это же… неправда! Я не…

— Вот и посмотрим, кому поверят, — усмехнулся Митя. — Ваш брат и даже мой отец, — он неприязненно скривился, — может быть и вам. А вот Лидия…

— Вы! Вы подлец! — жарко выдохнул Ингвар.

— Вот и помните об этом, — успел еще шепнуть Митя.

Из-за угла медленно оседающего, проваливающегося внутрь себя дома выскочил Свенельд с секирой наперевес и в изодранном в клочья сюртуке, сплошь покрытом коркой праха и, кажется, внутренностей. Прилипший к рукаву глаз Митя точно заметил.

— Он здесь! Аркадий Валерьянович! — закричал немец.

Мгновенным движением Митя перетек в другую позу — пальцы разжались, ладони заботливо подхватили Ингвара под спину, а на лице возникло выражение обеспокоенности.

— Ингвар! — старший брат рухнул рядом на колени. — Митя, что с ним?

— Он… он… — прохрипел Ингвар и замолк, глядя на Митю с беспомощной ненавистью.

— Он… — повторил Митя, одаривая Ингвара испытывающим взглядом. Хмыкнул — вот так-то лучше! — и с искренним участие в голосе воскликнул: — Он пытался задержать сообщника! Но тот сшиб его и умчался на паро-телеге! Вот туда! — и драматичным жестом указал на пролом.

— Герр Лемке! — заорал подбегающий к ним отец.

— Яволь, герр командирен! — рявкнул с высоты паро-бота механик, и громадные ножищи автоматона гулко протопали мимо — бух-бух-бух!

Переходя на стремительный тяжеловесный бег, паро-бот ринулся в погоню. Сидящий меж его могучих железных плеч механик приподнялся в седле, обзирая окрестности из-под руки.

— Митька! Живой!

Дальше уж Митя ничего не видел: отец сгреб его в охапку, притиснул, потряс, отстранил, судорожно ощупывая в поисках ран, не нашел… и залепил такой подзатыльник, что у Мити мотнулась голова.

— Как ты… как ты додумался, глупый… несносный мальчишка! Полез, ночью, где разгуливают навьи! Ты обезумел, ты… Зачем?

Достаточно было просто обнять отца в ответ. Обхватить обеими руками, ткнуться лбом в плечо, как в детстве… На глазах у Ингвара, взирающего на него с бессильным, но лютым презрением. Репутация так тяжело достается и так легко рушится.

Митя поглядел на отца холодно и словно бы вскользь. И голос тоже был спокойным, холодным и ровным, не сочетающимся с общей растерзанностью внешнего вида. Но если нельзя сохранять хороший тон в одежде, остается лишь блюсти манеры.

— Что же мне оставалось делать, батюшка, раз вы поставили под сомнение мою храбрость?

Отец отпрянул так резко, точно его укусили:

— Что… Когда…

— Вы не поверили, что убить хотят нас, и назвали меня трусом, — монотонно, как говорящий автоматон, повторил Митя. — Поэтому когда появилась навья, мне ничего не оставалось, как последовать за ней. Она привела меня к цехам, в которых работали мертвяки.

— Цеха? — растерянно повторил Свенельд. — Какие еще… — Он перевел взгляд на Ингвара, точно желая услышать подтверждение.

Тот неохотно кивнул: настолько неохотно, что Мите даже показалось, сейчас руками поможет, чтоб шея согнулась.

— Лесопилка. Винокуренный. Кирпичный, — столь же монотонно продолжил Митя. — В нашем поместье. Если бы мы начали его осматривать… нашли бы. Чего господину Бабайко совершенно не хотелось.

Отец открыл рот… закрыл… открыл снова… подавился… Казалось, слишком много слов столпились у него в горле и толкались боками, не давая друг другу проскочить.

— Начальника департамента полиции… пытались убить из-за нелегальной винокурни в его поместье? — наконец прохрипел он.

— Я понимаю, что это оскорбительно для вашего положения, батюшка. Но что поделать, господин Бабайко — стихийный либерал. Деньги ставит выше чинов.

— Был, — рассеяно пробормотал отец. — Был либерал. Ставил. Даже под суд отдать некого… — и словно придя наконец в себя, заорал: — Митька, что за дурацкие поступки! Да мне и в голову не приходило считать тебя трусом!

— Зачем же вы говорили слова, после которых у меня не может быть никакой будущности в обществе, пока я не докажу их… ошибочность? — чувствуя острое, болезненное наслаждение и от собственного высокомерного превосходства, и от растерянного взгляда отца, процедил Митя. — Чтобы подтолкнуть меня на дурацкие поступки?

— Опять твое… общество? — фейерверковой «шутихой» взвился отец. — Ты можешь хотя бы сейчас…

— Аркадий Валерьянович! — негромко сказал Свенельд, и отец замолк и отвернулся, тяжело дыша. Штольц-старший некоторое время смотрел на него, потом вернулся к Мите. — Только как… стихийный либерал Бабайко мог приказывать мертвецам?