Фабрика мертвецов

Митя прикусил губу и тут же поторопился отпустить: недостойная светского человека манера, появляющаяся у него, когда он нервничал. Скрывать глупо… и опасно. Отец был сыскным, а он, Митя, спортсмэном, как говаривали в Петербурге на альвийский манер, светским юношей, наконец… просто юношей! Он и сам не понимал, почему ему так отчаянно хочется утереть отцу нос… в его же собственном деле. Обида — обидой, но… Митя же никогда… или скажем так, давно, с самого переезда в Петербург не увлекался сыскарством. Честь и славу видел в успехах в свете, а лучше — при дворе, а вовсе не в вульгарной погоне за всяческими мазуриками.

Митя открыл рот… прикрыл… вздохнул… С чего начать? Сразу с Остапа Степановича? Не забыть мужика на причале, объяснить, почему его истерзанные вещи указывают на Лаппо-Данилевских…

— Сын… — отец вдруг шагнул к нему, с высоты своего роста пытаясь заглянуть Мите в лицо. — Может, хватит тебе уже со мной воевать? Ингвару, бедолаге, житья не даешь, изъязвил парня совсем. Парень-то хороший, а с сегодняшнего дня и вовсе, считай, боевой товарищ. Нас только что убить пытались — это же чудо, что мы все живы! Радоваться надо, а не… гонор свой показывать.

«Ах, значит, вот так… Ингвар — хороший парень, а я — показываю гонор.» — Митя почувствовал, как внутри стало горячо от злости.

— Может быть просто для меня, в отличии от вас, батюшка, и столь любимого вами Ингвара, вот эти попытки несколько утратили новизну? Приелись, привычка появилась…

— Быть может… это моя вина, что я не поверил тебе тогда в роще. — проворчал отец. Было заметно, что он смущен.

— Быть может? — повторил Митя.

— Быть может! — рявкнул отец. — В любом случае, я хотел бы снова взглянуть на твою шею.

— Я выпил заряженной воды. — перебил его Митя. — Никаких следов не осталось.

— Значит, в мой саквояж лазил ты! — с явным удовлетворением, что можно больше не оправдываться, воскликнул отец. — Ты хоть понимаешь, что я собирался уже жаловаться Шабельским на их прислугу?

— Мне следовало мучиться?

— Тебе следовало спросить у меня!

— Лекарство от травмы, в которую ты не веришь? — ответил Митя. — А если я тебе скажу, что мертвячка на полустанке приходила за нами — ты поверишь? И Гришка с отцом погибли случайно — потому что их приняли за нас? На самом деле это нас хотят убить — тебя и меня! — отчаянно выпалил он.

На мгновение в комнате воцарилась тишина. Отец недоуменно приподнял брови и… расхохотался. Громко, заливисто, совершенно искренне.

— Ох, Митька! — вытирая набежавшие от смеха слезы, наконец простонал он. — Надо же, такое придумать! Кто бы осмелился убивать начальника губернского департамента полиции? Какие же дела тут должны твориться — не меньше, чем государственная измена! Хватит уж труса праздновать, никто тебя не…

— Вы уже второй раз обвиняете меня в трусости. — с трудом размыкая сведенные от ярости челюсти, выдавил Митя.

— Почему это второй? — удивился отец, потом, видно, вспомнил разговор в курительной у Шабельских, на миг снова смутился… и тут же гневно выпалил. — Это в свете учат под дверьми подслушивать?

— Совершенно верно. А иначе откуда узнать, что говорят у тебя за спиной… близкие люди. — холодно отчеканил Митя. — Простите, батюшка, но я очень хочу спать. Если вам угодно еще указать на какие-то мои ошибки и несовершенства, извольте отложить до завтра. — и не дожидаясь ответа, он шагнул за дверь.

— Митя, немедленно вернись! Да что ж мы никак договориться не можем!

«Наверное, потому что и не хотим договариваться?» — с грохотом захлопывая дверь за собой, подумал Митя и гордо задрав голову, направился в соседнюю, отведенную для него комнату. Немедленно споткнулся о складку ковра, и едва удержался на ногах, ухватившись за высокий постамент со статуэткой бронзового коня. Конь качнулся, едва не приложив Митю по затылку. Сзади послышался смешок, Митя стремительно обернулся — и увидел в конце коридора отчетливо обрисованную светом угольной свечи фигуру Ингвара. Подслушивал, мерзавец! Получал удовольствие от его унижения!

Глава 33. Раздумья юноши

Митя шагнул в свою комнату — и шарахнул дверью снова. От толчка распахнутая створка окна протяжно заскрипела и качнулась. Митя замер на пороге, судорожно втягивая пахнущий разогретой землей и травой воздух. Легкий ветерок качал занавеску на окне.