Фабрика мертвецов

Опять! Да что ж это такое! Его опять подозревают в трусости, и кто — родной отец! А слышит это ничтожество Ингвар! И разнесет, небось, по всей губернии, чтоб скомпрометировать его перед Лидией… Да и Предки бы с ней, с провинциальной красавицей, но ведь и до Петербурга дойдет — это только кажется, что империя велика, на самом деле все друг друга знают. Это будет полнейший конец! Митя сразу представил, как великий князь Николай Михайлович цедит юному князю Сандро: «Помнишь того полицейского сынка в Яхт-клубе? Говорят, он еще и трус!» И схватился за голову. С подозрением в трусости жизнь заканчивается, как в сочинении «Маскарад» господина Лермонтова, где горячему и наивному Перунычу князю Звездичу приходиться ехать на войну, чтоб обелить себя от подозрения в трусости, что навлек на него коварный Велесович Арбенин.

Сейчас и войны-то нет, да и не хочется Мите на войну — хватит, что прямо тут приходится без ванной обходиться. И что же делать?

Митя скривился: придется все же окунуться в неблагодарное дело сыска! Не по желанию, а исключительно по необходимости. Ежели он, рискуя жизнью, раскроет преступление, кто поверит, что Митя Меркулов — трус? Да никто! А ежели еще и погибнет в попытке совладать с убийцами… Вот тут-то отец и пожалеет, что был к сыну так жесток! А сестрички Шабельские так просто обрыдаются.

Некоторое время Митя представлял, как лежит в гробу, весь такой бледный и интересный, а горючие слезы златокосой Лидии падают на его мраморно-холодный лоб… нет, чело, лучше — чело! Потом встряхнулся, сел к тяжеловесному письменному столу у окна и повернул круглую пуговичку на цоколе лампы. Ничего особенного в доме Ингвара быть не может… но когда еще выпадет случай полюбоваться на этот мягкий желтый свет, да не на улице или в публичном здании, а вот так запросто. Потом даже в Петербурге не грех обронить: «Лучше всего работается ввечеру под электрической свечой…» И ловить на себе восторженно-недоверчивые взгляды: дескать, где это такая роскошь бывает?

У Ингвара! Вот почему одним — всё, а другим, гораздо более достойным — ничего?

Ну, погоди ж, немчик! Ежели окажется, что Штольцы замешаны вместе с Лаппо-Данилевскими… глядишь, удастся избавиться от всех неприятных типусов разом! Надо только хорошенько подумать…

Митя потянул к себе листок бумаги из стопки на столе и стал думать солидно, с пером в руках, тем паче, что и перо было новомодное, железное. До сих пор сведения стекались к нему сами, теперь пришло время задуматься — где взять недостающие? Во-первых, у Бабайко! Митя решительно макнул перо в чернильницу и вывел на листке цифру один и фамилию лавочника. Полюбовался на собственный почерк и скептически хмыкнул. Ничего ему лавочник не расскажет. Допрашивать обывателей только судебный следователь может, а откровенничать с отцом Митя больше не намерен.

Остается девчонка. Митя потянулся обмакнуть перо в чернильницу, да так и застыл, задумавшись. Он и в самом деле потащится за ней в ночь на деревенское кладбище, кишащее мертвецами? Тем паче что здешние мертвецы не лежат спокойно, где положены, а на людей кидаются… И девчонка с ними как-то связана. Девчонка, с которой он должен был встретиться в поместье Шабельских… А она вдруг возьми да и окажись за десяток верст оттуда, у дома Штольцев. Еще и столь своевременно… Ему бы сразу об этом задуматься…

— Может, она и правда — ведьма? Как в сказках: проснулся поутру добрый молодец не в палатах царских, а на гнилом болоте… Обвела, заморочила его ведьма…

Митя поморщился, вспомнив тощую блеклую девчонку — вот кто не похож не то, что на сказочную царевну, а даже и на лягушку. Скорее уж на мышь. Из самого бедного крестьянского подпола. В голодный год.