Фабрика мертвецов

Это было обидно. Настолько, что он чуть не выпустил куцую косичку из рук. Потом вспомнил, что светский человек не беспокоится о мнении простолюдинов, и обмотал косу вокруг запястья, заставив девчонку согнуться в три погибели.

– Хрест-то мой виддай, – неукротимо пропыхтела она.

– Отдам, – согласился он. – Как получу, что мне нужно, так и отдам.

– Обещался: как приду – отдашь, – упиралась девчонка.

– Так ты ж и не пришла! Ты попалась! – ласково пропел Митя, для убедительности дергая ее за волосы.

– Ну и що тоби треба? – смирилась девчонка.

– Давно бы так! – победно ухмыльнулся Митя, отпуская ее волосы. – Мертвяков.

– Поди да накопай, – проворчала она.

Митя многозначительно протянул руку к косе – девчонка торопливо прикрыла ее ладонями.

– Как там тебя… Даринка! – проникновенно начал он. – У вас по всей губернии нежить людей убивает.

– Так уж и по всей! – фыркнула неукротимая девчонка.

– Если я и преувеличил, то ненамного, – отрезал Митя и… даже на миг замер с неприлично приоткрытым ртом. Опомнился и закрыл его так торопливо, что щелкнул зубами.

– Споймав? – сочувственно спросила Даринка.

– Кого? – рассеянно отозвался Митя.

– Ну так блоху! Сирко наш, пес дворовый, так блох ловит.

– Нет… – столь же рассеянно отозвался Митя.

Сельские потуги к остроумию его не задевали, потому что он и впрямь поймал не блоху, но мысль: а ведь навь в розовом платье, напавшая на Гришку, тоже попадала в общий ряд разбушевавшейся нежити. И там тоже… тоже были детишки! Двое! В окне! Стояли, тесно прижавшись друг к другу… А запах, отлично слышный Мите и не замеченный остальными… это ведь их запах он принял за вонь нави! Слишком он был сильный для одной мертвячки!

Это что ж выходит? Навь на вокзале, убиенные путеец с сыном, умрун в роще, призрачные детишки у дома Остапа Степановича, снова путеец с Гришкой, только уже в роли поднявшейся нежити… Многовато для несчастливой случайности… Зато в самый раз для раздела «Об умышленном пробуждении навов и нечистой силы с целью нанесения вреда жизни либо имуществу» имперского Уголовного уложения. И в трех из четырех случаях отец и Митя были рядом, ну а четвертый, закончившийся смертельным исходом… А нужны ли были господину Бабайко… и стоящим за ним Лаппо-Данилевским Гришка с отцом, или… их просто приняли за других? Вчера утром (неужели только вчера?) исправник не верил, что они с отцом и впрямь хозяева имения. Все подозревал, что убили несчастных, чтоб бумаги забрать да поместьем завладеть, пользуясь сходством. Гришка самому Мите ровесник, да и путеец на отца смахивает… Для знакомцев сходства нет, а ежели по описанию узнавать – ошибиться можно. И ошиблись. Только наоборот: путейца с Гришкой приняли за Митю и его отца. И пролетка, которой так удивлялся покойный, на самом деле приехала за… ними? Чтобы увезти на смерть… их?

Ледяной холод продрал по позвоночнику, Митя повел плечами, с немалым страхом понимая, что прав. На багаж ведь их тоже напали – чтоб не дать отцу добраться до привезенных из Питера следственных амулетов. Сына Лаппо-Данилевский отправил, не кого-нибудь… на свою же беду… Так, Митя, табань, как говаривал загребной в Речном клубе, не сходится. Это что же… здешняя банда мазуриков из высокомерного дворянина и деревенского богатея из бывших крепостных обнаглела настолько, что… пыталась убить главу новосозданного губернского полицейского департамента? Да это вовсе обезуметь надо… Если только… Если только они знали, что отец и есть этот глава! Тот ведь никому о своем приезде не сообщал да и представлялся всего лишь «новым здешним помещиком».

«Говорил я, что скромность до добра не доведет!» – злобно подумал Митя и повернулся к девчонке:

– Дело в нашем поместье, верно? В том, что у него появился нежданный… и нежеланный хозяин? И что вы там такое творите, за что и убить не жалко?

– Чого «вы-то»? Я тут и вовсе ни до чого!

– Ты знаешь! Все знаешь! – ни мгновения не сомневаясь, обвинил ее Митя. – Говори, ну! – Он тряхнул девчонку за плечи.

– А меня потом – раз, и нема! – Она выразительно провела большим пальцем по своей тощей шее. – Ни, панычу, мени тебя жалко… – По выражению мелкого личика понятно было – нисколечко не жалко. – Але ж себя всяко жальче!

Митя скривился: ну и где те преданные холопы, а в особенности красавицы-холопки времен давних, что жизнь без колебаний отдавали за господина? Вымерли вместе с крепостным правом, остались только вот такие Остапы Степановичи да Даринки?

– Вот себя и пожалей! – прошипел Митя, зная, что сейчас в его интонациях звучит что-то гадючье, – так и отец шипел, когда пойманных убийц уговаривал сознаться, не устраивать сыскарям лишних трудностей. Ну как уговаривал… вот как он сейчас девчонку. – Крест не отдам – то и впрямь не беда, в храме новый возьмешь. Я отцу про тебя расскажу. А отец мой – самый главный полицейский на всю губернию. – Митя невольно сморщился: всегда стыдился отцовской службы, а теперь приходится за нее прятаться. Хотя отец сам виноват, так что даже справедливо. – Рассказывать не мне будешь, а ему, и не на заднем дворе, а на съезжей да под кнутом.