Фабрика мертвецов

– Это вы еще неожиданностей здешних не видели! – глухо и как-то утробно проворчал Свенельд Карлович и поглядел на гостей мрачно, исподлобья. В резком свете электрических свечей его лицо казалось резким, словно бы состоящим из острых углов, а глаза запали черными ямами. Склонившийся над столом механик резко выпрямился, глаза его странно вспыхнули – будто шахтерские фонари в подземных глубинах, а в зажатом меж зубами куске колбасы словно проступила кровь…

Свечи под потолком мигнули раз, другой, заставляя комнату то вспыхнуть ярко, с четко очерченным контуром каждого предмета, то вдруг кануть в сумрак… и снова засветились с равномерным гудением.

Митя сдавленно вскрикнул, отшатываясь назад… Свенельд Карлович стоял прямо перед ним, пристально глядя ему в лицо, и протягивал тарелку.

– Вы, Митя, как наши рабочие, тоже колбасы боитесь? – Он сунул тарелку юноше и вернулся к столу, уже обычным голосом, словно бы шутливо, жалуясь: – Свечи эти – полезное и весьма модное изобретение; думал, Анна обрадуется, а она говорит – излишняя роскошь. Вот какая у меня экономная супруга!

– Угу, если без электрических свечей, можно в Ниццу съездить, – пробурчал Ингвар. – А если еще и дороги не обихаживать, так и пожить курортной жизнью месяца три.

– Девять месяцев у себя дома во тьме и бездорожье, чтоб накопить денег на три месяца в чужом удобстве и комфорте… а потом, истратившись, снова вернуться в бездорожье и тьму? – криво усмехнулся отец и тут же негромко закончил: – Впрочем, на некоторых наших господ дворян похоже.

Митя только передернул плечом: в Ницце повеселее, чем в деревне. Даже если с дорогами и электрическими свечами.

– Надеюсь, любование диковинами заставит вас простить обед… по-походному. Придется есть то, что подают работникам.

– После смертельной опасности всегда хочется есть, и не так уж важно, что именно, – вдруг тихо сказал отец, и на кабинет пало молчание.

Трое мужчин и двое совсем еще юношей, почти мальчишек, не глядели друг на друга, словно вдруг осознав, что живы остались лишь чудом.

А потом вдруг Митя почувствовал себя таким… живым и таким… голодным, что только воспитание удержало его от того, чтоб схватить кусок колбасы и затолкать в рот целиком.

– Будем радоваться, что на той дороге мертвыми остались лишь мертвецы, – еще тише закончил отец и принялся решительно намазывать хлеб ярко-желтым, почти как золото, маслом. – Да вы роскошно кормите работников, Свенельд Карлович!

– У меня же пароботы, так что, как бы это сказать… живых работников немного, могу себе позволить. Их и не найдешь, этих живых, всех господин Лаппо-Данилевский перехватывает. Он паровыми машинами в хозяйстве не пользуется: говорит, не окупается. Сейчас с наймом и вовсе плохо…

– Почему? – энергично работая челюстями, вопросил отец.

Свенельд Карлович замер, точно оцепенев, – с маринованным груздем на вилке в одной руке и скомканной салфеткой в другой.

– Так… сложилось… – Под отцовским вопросительным взглядом тяжко вздохнул, кинул груздь в рот, проглотил и наконец пояснил: – Здешние крестьяне или на своей земле работают, или, кто вовсе разорился, на заводы уходят.

– Как же господин Бабайко? – негромко спросил Митя.

– Бабайко – мерзавец! – решительно отрезал Ингвар.

– Господин Бабайко за работу не платит, ему местные долги отрабатывают. А запутать и насчитать процентов втрое больше, чем сам долг, он большой мастер, – пояснил Свенельд Карлович.

– Местная стража его покрывает! – заявил неукротимый Ингвар и выразительно покосился на отца.

– Давайте вернемся к работникам. – Тот никак не отреагировал на выпад. – Мне казалось, для открытия заводов необходима готовая железная дорога?

– Самые предусмотрительные уже здесь, – покачал головой Свенельд Карлович. – Кто первым, до чугунки, пришел, тот потом самые сливки и снимет. В Екатеринославе уже и бельгийцы, и франки. Даже альвионцы есть! Вон, Джон Хьюз еще лет двенадцать назад у князей Кочубеев земли под чугунолитейный завод выкупил, а сейчас в районе Донца угольные шахты ставит.

– Эти-то откуда? – проворчал отец.

Митя закатил глаза: раз уж в свете принято восторженно трепетать перед древней мудростью и поэтичностью Туманного Альвиона, то солдафоны вроде батюшки считают правильным кривиться при любом его упоминании.