Фабрика поломанных игрушек

Семья была дружная — ожидали, когда у Червонцевых появятся дети, привозили ставшие ненужными пелёнки, распашонки, игрушки и одежду. Все это было в дефиците и стоило дорого. Жена Виктора Ивановича раскладывала вещи по возрастам в пустующих комнатах. В одной поставили коляску, маленькую кроватку и всё, что надо новорожденному. В другую комнату сложили ходунки и одежду для старшего возраста. Третья комната была приспособлена под школьников — с письменным столом и этажеркой, полной книг. Будущих девочек ожидала большая игровая с трельяжем и множеством кукол. У мальчиков — другая комната с конструктором и машинками.

Виктор с женой после смерти родителей заняли их спальню. А когда жена умерла, весь дом стал принадлежать Червонцеву. Он перебрался в гостиную на диван, чтобы отсюда видеть все входы.

Частенько придя со службы и не в силах уйти от рабочих дум, он молчаливо обходил комнаты дома. Заглядывал то в одну, то в другую. Кое-где останавливался, садился и представлял, как могли расти его дети. Как бы он качал коляску, учил малыша ходить, школьницу — делать уроки, что-то подсказать и студенту. Постепенно настолько сроднился с фантазиями, что казалось, всё это у него уже было, всё это пережил, перестрадал, а теперь дети повзрослели — выпорхнули из гнезда. А то, что не пишут и не приезжают, — так это занятость по работе, дела семейные. Он ведь тоже своих родителей не особо новостями баловал.

Деревенские соседи советовали комнаты на лето сдавать. Да как же он их сдаст, если там дети живут? В любой момент могут приехать. Да и неудобно сотруднику милиции нетрудовой доход получать. Виктор Иванович пользовался центральным входом. Дверь не запирал. Красть в доме было нечего. Телевизор — сломан, а стиральная машина и холодильник ещё от родителей остались, хотя звенели и гремели внутренностями, но работали.

К тому же сосед Прохор из своего дома приглядывал. Окно его кухни как раз выходило на крыльцо Червонцева. И каждый день ровно в семь утра тот сидел за столом, завтракал, смотрел, как Виктор Иванович выходит, машет ему рукой, кивал в ответ.

Прохору было за семьдесят, тоже жил один. Когда-то Виктор Иванович сильно ему помог, вызволив из тюрьмы, куда того упрятал участковый, обвинив в убийстве жены. Не поверил, что женщина упала с лестницы, знал о частых ссорах и оформил бедолагу в кутузку.

С тех пор Прохор уважал Червонцева и всячески угождал. Зимой — печку протапливал, когда хозяин долго отсутствовал, мог воды принести или в магазин сходить. Летом приглашал к себе на участок свежих овощей поесть и ягод. Червонцев удивлялся беспорядку в чужом саду — растения жили сами по себе, никто их в росте не ограничивал, штакетником не огораживал.

— Смотри, какое болото ты развёл, — укорял Червонцев, — тропинок уже не видно. Была бы жена жива — не позволила.

Прохор усмехался:

— Женщины — они практичные, а природу чуять надо! В этой неухоженности черта народная, мужицкая — жалость. Сострадание, значит. Сначала вроде как планы выстраиваем — где деревья фруктовые, где крыжовник или смородину посадить. Огораживаем веревками или колышками. Но вот пробьется через год из земли на тропинку росток малины или ежевики, расцветет, готовый летом плодоносить. Как же можно срубить такую красоту. Не виноват же он, что вылез за изгородь! Жалко мне — и оставляю, обхожу в аккурат. А за первым ростком и второй тянется, третий. Через пяток лет, глядь — внутри изгороди и нет ничего — все кусты перебрались на новые места. За ними и сливы ищут себе подходящее пристанище! За год превращаются в маленькие деревца, начинают плодоносить.

Вот и кажется чужаку, что участок зарос, а хозяин помнит каждый кустик, каждое деревце. Как пробивались, откуда тянулись. И продолжает жалеть, растить, точно деточек малых, утаптывая новые тропки в обход растений. То женщинам — не понять. Они только рожать мастерицы, а растить — то наше дело, мужское!..

Усмехался Червонцев на оправдание соседа, но не спорил — собственного сада не имел, никого не растил. Сердцем чувствовал — прав сосед, растить детей дело мужское, и от этого понимания накатывала горечь за собственную бездетность.

Выпив кефира с булкой, Виктор Иванович лёг на диван. Взял папиросы, закурил. Пуская дым в потолок, снова стал перебирать в памяти всё, что было наработано по маньяку за последнее время. Он уже столько знал о девочках, что они казались родными. Точно видел их раньше, общался с ними.