Фабрика прозы: записки наладчика

Я предметно и конкретно учился писательству (хотя не прозе, а драматургии) у не слишком известных (хотя авторов нескольких знаковых фильмов) сценаристов и драматургов Исая Кузнецова и Михаила Львовского, которые были прекрасными педагогами. В их семинаре, в частности, со мной вместе училась Елена Гремина – хотя могла бы ограничиться помощью своих отца и брата, знаменитых кинодраматургов Гребнева и Миндадзе.

От Кузнецова и Львовского я получил массу бесценных советов и знаний по ремеслу.

Тут важна еще преемственность. Кузнецов был учеником Арбузова, ученика Гайдебурова, ученика Свободина, ученика Чехова.

Кроме того, я как литератор в общем и целом учился у своего отца Виктора Драгунского (на примере его рассказов). Тут примерно та же преемственность: отец был учеником режиссера Алексея Дикого, ученика Станиславского, в какой-то мере ученика Чехова. Отсюда некоторая «драматургичность» моих текстов: я стараюсь, чтобы мотивы и мысли персонажей были ясны из их поступков и слов, а не из авторских объяснений.

29 сентября 2018

На сайте книжного магазина рекламируют новый роман. «Герой книги, олигарх средней руки…» Совсем оглохли и одурели. Олигарх не бывает средней руки. Олигарх – это человек, принадлежащий к очень узкой группе главных финансово-политических воротил страны.

Но что там полуграмотные копирайтеры. Даже образованные люди используют вместо слова «местный» (в смысле локальный, региональный) – слово «местечковый», которое относится к еврейскому быту ХХ века, к «местечкам» (штеттл) в западных губерниях России. Что-то шолом-алейхемовское. «Местечковый акцент», «местечковые манеры». Добрая насмешка с легким привкусом антисемитизма. На каком-то вручении премии я слышал: «Я, собственно, не столичная штучка, я местечковый писатель из Петербурга». Ой вэйз мир!

2 октября 2018

О любви. Я вывесил свой рассказ «Стремные затеи» в ЖЖ. В числе других пришел такой комментарий: «Я не верю в то, что эти люди могли любить и помнить о своей любви. А вот в любовь, описанную в рассказе Бунина “Ида”, – верю».

А вот я – наоборот. Надежда с Николаем Алексеевичем из рассказа Бунина «Темные аллеи» были в реальных отношениях любви, страсти, близости, самоотдачи – и я верю, что она всю жизнь хранила это воспоминание и эту страшную обиду, что молодой барин ее, отдавшую ему «свою горячку», так пошло бросил. Верю, что и в нем эта встреча всколыхнула память. Столь же сильно – уже не как автор, а просто как читатель, как человек – я верю в память о любви героев моей, так сказать, версии. Тут тоже полная реальность страсти и секса, да еще втроем – шок, ослепление, удар (одно дело просто поразвлекаться, а тут настоящая страсть втроем) – и непонятно, что делать дальше, как жить…

Что же касается рассказа «Ида», то написан он блестяще, но вот в страстную любовь Иды к композитору не очень верится. Это фасон, словеса, институтские фантазии… Десять лет тайной страсти? Да полно вам! Ида просто хотела развлечься на перроне, сказав композитору, что ах, любила его всю жизнь и сейчас любит. Возможно, хотела уколоть за то, что не обращал на нее внимания, когда она приходила к ним в дом. Возможно, тогда это ей было обидно, и вот она нанесла ответную рану. А композитор очень легко на это клюнул. Пожилому мужчине очень лестно, что молодая красавица, да еще жена аристократа – оказывается, была в него влюблена и тайно любит до сих пор.

К слову сказать, великий писатель Бунин мудрее своих читателей. В финале рассказа он переходит к некоей метафизике любви: «Выпьем за тех, кто нас любил, чью любовь мы не разглядели…» Ну да, выпьем и снова нальем. Потому что если бы вдруг разглядели, что тогда было бы? Вот тут пришло бы время решений: заводить интрижку с подругой жены, портить девушке жизнь; или всерьез влюбляться, разводиться с женой и жениться на Иде; или прямо сказать ей: «Напрасны ваши совершенства». Во всех трех случаях это была бы любовь, настоящая, счастливая или трагичная, какая хотите. А так – метафизика и слова, щекотание нервов.

5 октября 2018

О массовой и немассовой, или «фундаментальной» (она же «большая»), литературе. Моя любимая Галина Юзефович сегодня написала, что ее удручает сохранившееся в сознании большинства читателей разделение литературы на массовую и немассовую. Самое время пошутить, что сам факт такого разделения относится к массовой культуре.

И однако такое разделение есть, как мне кажется. Но оно не связано (во всяком случае, не впрямую связано) с популярностью той или иной книги. В советское время Томаса Манна и Достоевского издавали и распродавали миллионными тиражами, а книжки из серии «Библиотека военных приключений» – гораздо меньшими. Не в тираже дело. Не прочитанная никем, кроме родственников со стороны жены, изданная непризнанным автором за свой счет книжечка может принадлежать массовой литературе точно так же, как сочинения королей и королев триллера и дамского романа. И уж конечно, дело не в литературном мастерстве.

В чем же дело?