Фабрика прозы: записки наладчика

Умнейшая и добрейшая женщина, которая готовит детей к сдаче ЕГЭ, рассказывает о некоторых своих учениках, о детях из очень богатых семей: они приезжают на машине и с охраной, охранник всякий сначала проверяет квартиру учительницы, прежде чем запустить ребенка (16-17 лет) войти. Интересно, что родители этих детей гораздо демократичнее своих отпрысков: учительница слышала разговоры, когда мама по телефону предлагает сыну или дочери доехать до дому своим ходом. Но те криком кричат, чтоб им прислали машину. Эти дети часто опаздывают и не понимают, что тут такого. Самое же главное, они убеждены, что в будущем «будут руководить». Почему? Ну если коротко, то «по праву рождения».

Умнейшая и добрейшая женщина говорит: «Ах, как мне жалко этих детей!»

Наверное, я какой-то странный, не понимаю, почему надо жалеть юных, но уже вполне половозрелых и зубастых паразитов?

11 августа 2018

Говорят, что у нас «литературоцентричная» (или, еще красивее, «логоцентричная») культура. Но вот моя знакомая пишет статью, в которой возникает тема Корейской войны (1950–1953). Ищет российские источники, ведь СССР принимал активное участие в этой войне. Русских источников нет. Несколько ссылок в ЖЖ без серьезного научного аппарата, и всё. А с американской стороны – тома и тома, мемуары политиков и генералов, свидетельства очевидцев и, конечно, ученые труды.

Кстати, где мемуары Кагановича, Маленкова, Булганина? Фурцевой и Демичева, если о культуре? Вышинского и Ульриха? Один только Хрущев надиктовал мемуары, но потом в советских газетах сам объявил их «фальшивкой». Исключение – «примкнувший к ним Шепилов», написал мемуары под названием «Непримкнувший». А где рассказы очевидцев и участников всех трех Берлинских кризисов, событий в Венгрии 1956-го и Чехословакии 1968-го?

Не логоцентричная, а цензуроцентричная культура.

12 августа 2018

Политкорректный буревестник. Мой отец рассказывал. Уже будучи учеником театрально-литературной Студии Алексея Дикого, он присутствовал на «прослушиваниях» абитуриентов. Стихотворение, басня, отрывок прозы, всё как положено. Обычно, – рассказывал он, – конкурсанта прерывают после второй-третьей строфы. Ему говорят: «Спасибо, спасибо, теперь басню… так, всё, достаточно, теперь прозу». Это делалось и в случае, если соискатель абсолютно бездарен, и в случае, если в нем есть искра Божия. Обычно это видно сразу.

Но вот на сцену вышла девушка маленького роста, полная и лохматая, и во весь голос закричала: «Максим Горький! “Песня о Буревестнике!”» Зал замер. Замерли преподаватели Студии, приглашенные актеры, и режиссеры со стороны, и студенты тоже. Потому что девушка дико, невероятно, карикатурно картавила. «Над седой РРРавниной моРРРя гоРРРдо РРРеет буРРРевестник, чеРРРной молнии подобный». Ее не прерывали, дали дочитать до конца. Ни один мускул не дрогнул на лицах слушателей. Но когда она вышла, все хором выдохнули – уфф! И позвали следующего.

– Господи, – улыбнулся мой отец. – Не то смешно, что она читала ужасно смешно. Смешно, насколько люди не умеют критически на себя взглянуть. Понять, на что они годятся, а на что – нет.

А вот сегодня я вспомнил этот случай и вот что подумал. Расскажи он или кто другой такую историю, сразу послышатся голоса:

– Ну и что, что она картавит и полненькая патлатая коротышка! Она хочет учиться на актрису и имеет право! А вы обязаны ее учить! Вы обязаны выпускать ее в роли Раневской, Ларисы, Катерины, Джульетты, Норы, Гедды Габлер, Бланш Дюбуа – кого она захочет! И заткнитесь с вашими устарелыми представлениями!

15 августа 2018

Каждому человеку нужно осознать свою самостоятельность / зависимость / смертность / сексуальность. Много таких пунктов, через которые нужно пройти. Для меня самым важным стало осознание собственной обыкновенности, банальности. Понять, что я – примерно такой же, как все. И еще я понял, что любое действие, которое мои близкие совершают со мной, – это рядовая сделка на ярмарке жизни.

Когда-то самым мучительным в моей жизни было ощущение, что меня предавали и мне недодавали. Но я все-таки сумел изжить это чувство. Я понял, что это не так. Никто меня не предавал – просто женщина переставала любить меня и влюблялась в другого. Она не была обязана меня вечно любить. Тем более что я сам по части вечной любви был скорее похож на мартовского кота. То есть я сам от себя не требовал той верности, которую ждал от женщины. Когда-то, когда я писал пьесы и сценарии, каждый отказ я воспринимал либо как тупость режиссера, либо как чьи-то интриги. Но теперь я знаю точно: если мою пьесу не поставили – значит, она была плохая, вялая, неинтересная.

16 августа 2018

Два мира – четыре или даже восемь Шапиро. Недавно прочитал: