Фабрика прозы: записки наладчика

А на поверхности, в широком знании – великие бренды. Я б даже сказал, «брендЫ».

3 декабря 2018

Читательница написала: «Ну а что цензура? Пускай цензура! Пускай у нас будет три хороших писателя, а не триста не пойми каких!»

Насчет хлеба, сыра и колбасы тоже надо подумать. И особенно насчет пива.

4 декабря 2018

Четыре заметки.

1.

Цензурные запреты, как ни смешно, могут оказаться полезнее скорее плохому писателю, чем хорошему. Запреты имеют характер циклический, длятся не более 30–50 лет, и потом возникает опасный соблазн считать запрещенного писателя хорошим по одной лишь этой причине. «Он писал в стол! Он при жизни был безвестен!» Запрещенный – значит, выдающийся. Этика и политика побеждают эстетику. Такова счастливая судьба многих авторов советского андеграунда.

2.

Любой писатель – еще и порождение контекста. Текст существует на фоне других текстов. Если бы в советской литературе 1960–1970-х гг. свободно существовали и широко издавались Набоков и вообще литература русской эмиграции, весь Булгаков, а также, к примеру, Добычин, Крыжановский – и Горенштейн, Харитонов, Мамлеев, – то многие славные тексты и имена звучали бы куда тише. Ибо на фоне «секретарской прозы» любой относительно честный и внятный роман казался светом в окошке.

3.

Литература, как ни банально, это не только «что» и «как», но и простенькое «о чем». Открытие новой темы – половина успеха. «Лейтенантская проза», «деревенская проза», позднесоветская «чернуха», а также нынешнее наше «постнародничество» (как и «квир-литература», и «контркультурные тексты») – торжество темы. Желание жадно читать о маргиналах, о бедняках, о расовых и прочих меньшинствах, о травмированных детях – на деле ничем не отличается от пошлейшего увлечения романами об изящной жизни высшего света.

4.

Наконец, литература – это еще и «кто». Романтическая, демоническая, страдающая, маргинальная, гендерно актуальная фигура автора – может стать «уникальным торговым предложением», то есть главной точкой читательского и даже критического интереса. «Он – чернокожий из гетто», «она – женщина, которая вырвалась из оков буржуазной семьи» и т. п. Они нам несут подлинные, невыдуманные трагедии и страсти! Но это явно сдвигает литературу в сторону интервью с жертвой насилия или бывшим гангстером.

* * *

Lento. Doloroso. Я был на Non-fiction два дня, и я ничего (в скобках цифрами – ноль) не купил. Разумеется, речь идет о Non-fiction в строгом смысле слова. Бессмысленное изобилие умных книг удручает. Борис Дубин мне как-то сказал: «Всякий раз после Non-fiction у меня нечто вроде депрессии. Этих книг я уже не успею прочесть, даже перелистать, даже провести пальцем по корешкам, мельком взглядывая на названия и фамилии авторов».

И нечто еще более ужасное. Листая книги, даже самые новые, яркие, экстравагантные, парадоксальные, – не удается избавиться от тягостного ощущения: ты это всё уже читал. Притом не раз. Или слышал на конференции, на семинаре, в разговоре с коллегами. Всё это уже обглодано и прожёвано тридцать два раза, по всем правилам здорового интеллектуального питания.

Благословите же судьбу, авторы поваренных книг и путеводителей!

5 декабря 2018

Список Эрдмана. У драматурга Николая Эрдмана было два списка друзей. «Вот это те, кто придет на мои похороны, – говорил он, показывая длинный список. – А вот это, – он доставал короткий, – кто придет на мои похороны в дождь…»

Недавно я видел такие же списки у одного знакомого поэта. Он говорил: «Длинный список – это те, кто придет на мой поэтический вечер в “Гоголь-центр”». А короткий, ну едва человек десять – те, кто придет слушать меня в районную библиотеку номер восемь. Хотя тут и там я буду читать одни и те же стихи…»

11 декабря 2018

«Я люблю называть грубые вещи прямыми именами грубого и пошлого языка, на котором почти все мы почти постоянно думаем и говорим.

Сторешников уже несколько недель занимался тем, что воображал себе Верочку в разных позах, и хотелось ему, чтобы эти картины осуществились. Оказалось, что она не осуществит их в звании любовницы, – ну, пусть осуществляет в звании жены; это всё равно: главное дело не звание, а позы, то есть обладание».

Вот как писали русские писатели – революционные демократы. В данном случае Чернышевский. Написано в 1863 году (раньше «Войны и мира»). Вот что значит разночинец! Лев Толстой себе такого не позволял.

25 декабря 2018

Соблазн народности, или гламур наизнанку. Вот «Война и мир» и «Анна Каренина», они целиком про богатых и знатных. Вот «Бедные люди» и «Преступление и наказание», они совсем наоборот. То и другое – классика русской прозы. Можно любить одного, не любить другого, но вряд ли у кого-то повернется язык сказать, что Достоевский лучше Толстого, а Глеб Успенский – Тургенева, потому что они писали о «простых людях», а не о завсегдатаях светских салонов…