Фадеев

Там, на даче со скрипучими половицами, в девятнадцати верстах от Владивостока, Фадеева уже и критик Д. Мирский, и злые наветы драматурга В. Киршона и Л. Авербаха совершенно не тревожат. А Мирского ему даже жаль. Этот образованный литературовед, в недавнем прошлом эмигрант, искренне раскаялся в своих ошибках, вернулся в Россию «ни павой, ни вороной», но человеком, твердо убежденным, что правда именно здесь, на его Родине. Но жизнь он познает по-прежнему из книг, потому бывает неловок и даже смешон. Превознося «Поднятую целину», находит дюжину слабостей в «Тихом Доне» — в пору хоть переписывать, исправлять роман, где каждая страница дышит, как думает Фадеев, «чудовищной жизненной хваткой». А сюжеты «Последнего из удэге» критик поверял не событиями гражданской войны, а страницами «Войны и мира»: Наташа Ростова — Лена Костенецкая, Петя Ростов — Сережа Костенецкий… Фадеев живо представил себе этого добросовестного литературоведа в библиотеке. Листаются страницы романа Толстого, изыскивается нечто в первых частях «Последнего из удэге». Мирский от азарта треплет аккуратную бородку, глаза зажигаются как у любителя-рыболова при виде ушедшего в воду поплавка: попался, мол. Попался? Ну, нет, не возьмешь. Вам еще придется корректировать себя, Дмитрий Петрович. Последнее слово за Фадеевым.

Узнав, что Д. П. Мирский похвалил новые стихи Владимира Луговского, Фадеев озорничает, смеется: «Но если уже такой книжный верблюд, как Мирский, отдает должное этой работе, — а признания других мне тоже известны, в том числе признания людей живой жизни, — значит это и правда хорошо».

И все же Фадеева волновало, как читателями и критикой будет встречена третья книга романа, которой он отдал так много сил. Но пришедшие из Москвы газеты успокоили его. «Победа писателя» — многозначительно озаглавила свою рецензию в «Литературной газете» Мариэтта Шагинян, а 3 апреля 1936 года в «Правде» в рецензии Алексея Суркова говорилось: «В умении показать большевистское чувство в его обыденной реальности — сила Фадеева-художника и его преимущество перед многими другими нашими писателями».

Выход третьей части склонил даже бывших противников в пользу интересного замысла Фадеева. По своей идейно-художественной завершенности эта часть — лучшая из всех написанных ранее. Но в доброжелательном отношении к роману сказалась и та атмосфера, которая установилась в литературной критике после постановления 1932 года и Первого съезда советских писателей. Сами собой отпали и казались надуманными недавние обвинения в подражании Л. Н. Толстому, требования отобразить все социальные уклады и т. д. Вопрос об отношении к классическому наследству уже не вызывал к тому времени двоякого толкования, хотя до предела упрощенный взгляд на русскую художественную классику бытовал еще многие годы. Что тут говорить, если даже имя великого Достоевского произносилось полушепотом или с гневом и неприязнью, как в речи В. Шкловского на первом писательском съезде, предложившем судить русского классика, «как изменника». «Последний из удэге» Фадеева был одним из тех произведений, в которых актуально, в духе современности ставились и решались проблемы, волнующие ум и душу. Критикам как бы вновь открылась морально-этическая и философская направленность произведения. «Мы читаем «Последний из удэге», — писала в своей передовой газета «Литературный Ленинград», — как книгу о прошлом, о настоящем, о будущем пашем. Потому что и бои гражданской войны, и дни мирного творческого труда, и грядущие битвы за социализм наполнены глубоко органической, единственно настоящей социалистической человечностью».

Подобное мнение о «Последнем из удэге» высказали и неискушенные в литературоведческих топкостях читатели. Рабочий Толпегин писал в газетной заметке, что первая часть «Последнего из удэге» кажется ему слабее остальных. «Но когда читаешь вместе три книги, то уже не чувствуешь слабости первой части». «Последний из. удэге» нашел широкий отклик в читательской аудитории. Приглашение «Литературной газеты» к обсуждению третьей части романа А. Фадеева не осталось без ответа. Одна за другой проходили на заводах, в клубах воинских частей, библиотеках читательские конференции, и, естественно, разговор об отдельной части превращался во многих случаях в дискуссию но поводу всего произведения. Уже некоторые газетные заголовки к текстам читательских выступлений отражают отношение массового читателя к роману Фадеева: «Это — книга о нас», «Оружие будущих боев», «Роман для миллионов», «Книга о мужестве», «Ценный вклад в литературу», «Победа советской литературы», «За нового человека». А дальневосточные колхозники прислали в редакцию журнала «На рубеже» письмо, адресованное Фадееву, писателю-земляку:

«Мы собрались, тов. Фадеев, в своем селе Майхе, Шкотовского района, чтобы почитать твою третью книгу «Последний из удэге».