Фаина Раневская. История, рассказанная в антракте

Ненавидеть «свою славу» как неизбежное зло – это значит ненавидеть себя, жаждущего этой славы и принесшего ей в жертву все, что у тебя было. Разумеется, под «славой» в данном случае следует понимать дело твоей жизни, приведшее тебя к известности, ко всеобщему обожанию, граничащему с жестокостью и параноей, к наградам, к премиям и почёту. Кто-то, оказавшись в такой ситуации, просто сходит с ума и становится бронзовым человеком, стоящим на пьедестале. А кто-то, напротив, впадает в отчаяние от тотальной невозможности что-то изменить в своей судьбе, от раздвоения самого себя, понимающего весь ужас положения, в котором оказался, и принимающего этот ужас как должное, ненавидящего его и в то же время не могущего без него жить.

Конечно, Раневская понимала (об этом она часто говорила), что подобное состояние не поддается лечению, оно как хроническое заболевание, которое приходит и уходит волнообразно, на пике творческого успеха вызывает радость, подъем сил, вдохновение, а в минуты провала – страх, разочарование и отчаяние. И не было этому изнуряющему повторению, этому одуряющему круговороту конца и края.

Фаина Георгиевна жаловалась: «Государственные деятели шли навстречу и, проявляя любовь и уважение к искусству, говорили доброжелательно: “Муля, не нервируй меня!” Я не Муля. Я старая актриса и никого не хочу нервировать. Мне трудно видеть людей».

Сидела у окна в своей квартире «высшей категории» и видела, как во дворе под дождем разгружали «пятый» ЗИС с надписью «Хлеб» на фургоне. Пустые деревянные лотки с грохотом швыряли на асфальт, в лужи, а эхо разносило голоса рабочих и гул включенного двигателя.

Думала о том, что вот точно так же сорок лет назад она сидела у окна своей комнаты в Таганроге и смотрела на улицу, по которой шли студенты, разносчики сбитня и похожие на Льва Толстого старики в лапсердаках, мечтала стать актрисой, конечно. И вот теперь, когда она стала не просто актрисой, а любимой актрисой всего советского народа, то по-прежнему одна сидит у окна. Значит, ничего не изменилось, потому что всеобщее признание – вещь приходящая, иллюзорная, требующая постоянного подтверждения, причем любой ценой, а одиночество как было, так и осталось, оно никуда не делось.

Впрочем, нет, кое-что изменилось, сейчас шел дождь, а тогда его не было…

Затем переводила взгляд от окна на стены комнаты, на которых висели фотографии с дарственными надписями, гипсовая мадонна с младенцем, контррельеф профиля Пастернака, потом смотрела на книжный шкаф, в котором лежала посмертная маска Пушкина и стоял гипсовый бюст Чехова.

Вероятно, вспоминала слова Войницкого из «Дяди Вании»: «Сейчас пройдет дождь, и все в природе освежится и легко вздохнет. Одного только меня не освежит гроза. Днем и ночью, точно домовой, душит меня мысль, что жизнь моя потеряна безвозвратно. Прошлого нет, оно глупо израсходовано на пустяки, а настоящее ужасно по своей нелепости. Вот вам моя жизнь и моя любовь: куда мне их девать, что мне с ними делать? Чувство мое гибнет даром, как луч солнца, попавший в яму, и сам я гибну».

Раневская Ф.Г. 1980-е гг.

Раневская Ф.Г. Москва, Государственный академический театр имени Моссовета. 1970-е гг. Фотография публикуется с разрешения Государственного центрального театрального музея имени А.А. Бахрушина

Меж тем грузовик с надписью «Хлеб» уезжал (ходили слухи, что в таких «пятых» ЗИСах по Москве тайно перевозили заключенных), а откуда-то сверху доносились звуки фортепьяно, и женский голос старательно исполнял романс Петра Петровича Булахова «Не пробуждай воспоминаний».

«Главное – живой жизнью жить, а не по закоулкам памяти шарить», – любила повторять Раневская, однако не могла при этом забыть и слов Антона Павловича – «русский человек любит вспоминать, но не любит жить».

Вольно или невольно события, происходившие в жизни Раневской (как и любого человека), были связаны с ее прошлым, напоминали о нем. Другое дело, как к этому было относиться… При всей нелюбви к воспоминаниям Фаина Георгиевна не могла с ними расстаться, была преследуема ими, они являлись ее единственным сокровенным богатством, из которого она черпала вдохновение и надежду.

Фаина (справа) с сестрой Изабеллой

В 1946 году Раневская впервые выехала из СССР заграницу, в Польшу, а через год в Чехословакию, где на киностудии «Баррандов» режиссер Григорий Александров снимал свою знаменитую музыкальную комедию «Весна» с Любовью Орловой и Николаем Черкасовым в главных ролях. Раневской, как всегда, тогда досталась роль второго плана – Маргариты Львовны, экономки главной героини.

Однако кроме работы с прекрасными актерами и талантливым режиссером происходило в той поездке и еще нечто важное, знаковое, связанное с воспоминаниями и прошлой жизнью. Дело в том, что именно в Праге жили родственники Раневской – мама, брат Яков и племянница (отца в это время уже не было в живых, а сестра Белла, в замужестве Аллен, жила во Франции).