Фаюм

Он не отвечал, он не шевелился, он не дышал. Только у второго его лица воздух – не плотнее тени дуновения – легонько колыхался от вдоха к выдоху.

– Ты что, не один? – Она заговорила еще тише. – Послушай, мне просто надо тебя увидеть. Поговорим спокойно, и я уйду, если хочешь. Обещаю.

– Да открой же! – Она повысила голос. – Или я сейчас звоню в скорую, что человек один в квартире без сознания. Ну пожалуйста!

Илья протянул руку к замку. Щелчок.

– Открыто, – глухо сказал он. – Только не включай свет.

Когда Маруся захлопнула дверь и стала осматриваться, Илья стоял далеко в комнате у задернутого шторами окна, вполоборота к двери. Она напряженно вглядывалась в потемки.

– Свет не включай, – повторил он.

– Почему? – Она сделала шаг к нему. Илья молчал. – Ладно.

– Что случилось? Ты не похож на больного.

– Тебе не надо этого видеть.

– Чего видеть?

Маруся тяжело вздохнула в дверном проеме комнаты, сняла наконец свой рюкзачок, бросила к ногам, и тут Илья почувствовал, что сейчас, это уже неотвратимо, она подойдет к нему ближе. И все поймет. Он сжался, зажмурился, желая, черт, чтобы она исчезла. Или чтобы сейчас исчез он сам.

– Хорошо. Просто стой там.

– Да что с тобой происходит?! – воскликнула она. – Ты не то что чужой… ты такой, будто из антиматерии какой-то.

Оклик резко хлестнул его в сумраке:

– Илья!

– Мне кажется, я тяжело болен, – сказал он, удивляясь этому жалкому голосу. – У меня очень болит голова.

Маруся молчала.

– Я проснулся ночью от сильной головной боли. С таким чувством, что мне перетянули шею и подвесили в пустоте. Внутрь кровь проталкивается, а обратно нет. И ее все больше там, внутри, все больше наливалось. Я боялся, что череп треснет и кровь хлынет наружу, но он вместо этого рос и рос, как у детей растет голова, только быстро. И еще мозг будто обернули изнутри в сто слоев пупырки, и шкодливый гадёнок, слепой и тупой, засунул туда сверху обе руки по локоть, и цепко хватал там пальцами, и лопал пузырек за пузырьком.

Нет, врача не надо, – твердо говорил он. – Я выпил таблетки от давления, стало получше. – Но ведь нельзя же так безответственно, Илья.

– Это всего лишь давление, уверен, ничего страшного. Я почитал по симптомам.

– Но почему ты сделал это так? – говорила она.

– Мне просто нужен покой какое-то время, несколько дней.

– То есть ты хочешь, чтобы сейчас я просто ушла? Ты ведь можешь никогда меня больше не увидеть. У меня тоже есть гордость. Третьей попытки у нас не будет, Илья, слышишь? Что ты молчишь?!

Не дождавшись ответа, Маруся наклонилась в темноте за рюкзачком, но, видимо, вспомнив о чем-то еще, медленно выпрямилась.

– Не тебе одному решать за троих, – сказала она.

И зло хлопнула ладонью по выключателю.

11

Первый фаюм он написал почти три года назад. Годом ранее, не успев сдать летнюю сессию, Маруся уехала к родителям и через месяц подарила им внучку. Кажется, она подумывала о том, как после академического отпуска перевестись в свой местный пединститут, но с этим возникли какие-то не до конца понятные сложности, и спустя год ей пришлось вернуться в Петербург. По возвращении она позвонила Илье, чтобы холодно сообщить, что хочет вернуть ему ключи. Они встретились субботним вечером у Демидова моста – и больше никогда не расставались. Вскоре поехали вдвоем праздновать Машин день рождения в Москву, где случайное наитие в музее и определило для Ильи дальнейшую его судьбу.

Оставалось лишь, выражаясь изящным слогом, вплести ниточку откровения в ткань повседневной реальности. Не сразу, но ему все-таки удалось найти несколько подходящих мест для того, чтобы разместить свое короткое объявление.

Proteus написал(а) 19 октября в 23:49:07 UTC+3:

«Доступ к личному бессмертию. Без эзотерики и биофизики, антицифра. Дорого. Полная безусловная гарантия нынче, присно, ет ин секула секулорум. За подробностями обращайтесь, пожалуйста, в ЛС или письмом».