Фаюм

– Я вспомнила одну историю. – Маруся сидела рядом и легонько поглаживала его волосы. – Когда мы читали на первом курсе античку, знаешь, какое обстоятельство меня сильнее всего поразило в «Царе Эдипе»? Вот он подросток, он живет-растет себе в Коринфе, он сын коринфского царя. Жизнь удается. И вот однажды какой-то случайный пьяница на пиру вдруг обзывает Эдипа поддельным сыном. Юноша, естественно, не верит, но, усомнившись, на всякий случай отправляется к оракулу в Дельфы, чтобы узнать, кто же его настоящий отец. И оракул отца-то ему там не называет, однако говорит, что этого самого отца ему суждено убить, а затем стать мужем своей матери, ну и прочие ужасы. Это все известно. И Эдип в полнейшем раздрае, конечно, бежит из мирного Коринфа. Чтобы избежать ужасной судьбы стать отцеубийцей. Так он думает. А дальше уже сбывается как по нотам – потому что в лапы к судьбе-то он как раз и бежит. И я тогда вдруг подумала: а вот если бы он не поверил? Да ну, ерунда, сказал бы. Вернулся бы спокойно в Коринф, влюбился-женился, жил бы поживал, добра и славы наживал, правильно? И каждый счастливо умер бы в свое время. То есть вся трагедия Эдипа-царя случилась ровно оттого, что он: «а» – поверил в реальность судьбы, и «бэ» – устремился ее изменить. То есть пытаясь избежать чего-то неприятного, мы, наоборот, можем отдавать тем самым себя в его власть. Все это, понятно, общее место, такой мысли тысяча лет в обед. Но ведь я же сама открыла – и радовалась, и горевала тогда как девчонка.

Илья молча кивнул. Потом, подумав, тихо произнес:

– Если бы он не сбежал, возможно, у судьбы нашелся бы потом на него и другой рычажок.

– Может быть. А может быть, и нет, – сказала Маруся. – Есть еще и другая история, тоже драматическая. Мы с тобой в том году как-то купили пирожные. Здесь, в «Дикси», помнишь, эклеры? И там на витрине были разные: ванильные, шоколадные, смородина, лимонные, что-то еще, не так уж важно, – мы долго колебались, какие выбрать. Я захотела лимонные, и мы их купили. А дома они оказались совершенно невкусными. Я расстроилась, понятное дело. Зря купили, говорю. И помнишь, что ты мне на это ответил? Забыл?

– Забыл.

– А я вот запомнила. Ты сказал, что не зря. Что иначе ты, то есть я, все время думала бы о них и, – она засмеялась, – вожделела бы их. Это, кстати, точная цитата. И что если бы мы не купили те пирожные, мы никогда не узнали бы, что нам не стоило их покупать.

Илья положил руку ей на колено и спросил:

– И что же мне теперь делать?

– Кофе мне сделай, пожалуйста. – Маруся улыбнулась. – У меня сегодня весь день с утра нервы трепало, как листики в ураган. И телефон свой включи. Сливки не надо, хочу самый чернейший кофе на свете.

Он встал легко, будто сбросил десяток килограммов тяжести, быстро коснулся губами ее щеки и направился было на кухню – но почти тут же остановился в дверном проеме.

– Маша, а ты не… – Воздух вдруг застыл у него в гортани. На одно только малое мгновение. Он осекся, но она, кажется, не обратила внимания, ничего не заметила.

– …не заметила, – продолжил Илья, – как интересно получается. Первый раз ты от меня уходила, а я тебя вернул. Второй раз я… хотел от тебя уйти, и ты меня вернула.

– Да. А третьему не бывать, – сказала она.

13

Илья поправил наушники, подвинул чуть правее микрофон перед собою, сделал два медленных, глубоких глотка минералки и, вскользь подумав, что Маруся, наверное, уже легла у себя дома, начал запись:

– Привет, современники! Это подкаст «Памяти Гильгамеша». Здесь говорят те, кто жил прежде нас, но удивительным образом все еще находится рядом. Наши часы, как всегда, показывают единственное время, и мы сейчас открываем шкатулку или жестяную коробочку с нашим эфиром. Эпизод семнадцатый. Слово нашему гостю.