Фаюм

Откровенно говоря, с переездом в новый дом в моем детстве почти ничего не переменилось, разве что отцовы гостинцы замещались теперь подарками отчима. Я по-прежнему проводил все свободное время со своими игрушечными товарищами. Илюша мало разделял мои интересы и с деликатностью, высоко мной оцененной, не докучал мне собственными увлечениями, в числе которых были бабочки, иллюстрированные книжки со сказками и рисование.

Достаточно скоро я обнаружил, что однообразные, пусть и славные, победы над врагами Отечества совершенно перестали вдохновлять меня. Я понял, что мне, вернее, одушевленным моим воображением солдатикам нужен теперь новый – м-мм, как же это называется?..

– Вызов?.. Контент?

– Да, точно, теперь нужен был контент.

Я попросил матушку купить мне несколько маленьких кукол, которым впоследствии назначались мной определенные роли. Одни персонажи нашлись в магазине детских товаров, другие – у лоточников. Таким вот образом составилось в моей коллекции целое высокое общество, куда, разумеется, включились и гвардейские ветераны. С ними-то со всеми я принялся воодушевленно разыгрывать целые пьесы в своем историческом театре. Скоро я понял, что солдатики, куклы – это ведь мы сами и есть. По замыслу они должны были стать моими буквами, камушками в мозаиках сочинявшихся мной для них историй. Однако же эти самые персонажи вне всякого разумения автора позволяли себе выкидывать иногда такие коленца, что совершенно отрывались от предписанного им сценария. Вот ведь характеры! Конечно, я публично гневался на эдакое своеволие, но втайне ото всех, признаюсь, я неизменно наслаждался им.

Следующей зимой у нас с Илюшей появилась сестрица, которую родители нарекли Ольгой в честь покойной матушки Льва Михайловича. Девочка росла спокойной и светлой, точно маленькое внутреннее солнце, освещая своим присутствием наше жилище. Она не плакала, не капризничала, никогда не шалила; единственное видимое неудобство, которое Ляля принесла с собою родителям, заключалось в том, что месяцев с трех она стала категорически отвергать сон в одиночестве, закатывая чудовищную истерику всякий раз, когда обнаруживала себя одну в кроватке, и не желая при этом чьего бы то ни было соседства, за исключением материнского. Льву Михайловичу с неохотой пришлось, так сказать, уступить ночи супруги своей дочери.

Надо сказать, я понимал маленькую сестрицу, как никто другой. Самым первым собственным моим воспоминанием была тьма – густая, болотная жижа, в которой я как раз проснулся один в своей кроватке. Ни мамы рядом, ни звука, ни света. Я оказался навсегда заброшен в гибельную глубину, в необитаемый мир, который вот-вот утробно сглотнет меня, потерявшего все самое дорогое, что имел на земле. Конечно же, я завопил, как последний младенец, – но прибежавшая ко мне из своей спальни матушка, прекрасная и простоволосая, успокоила меня и убедительно поклялась, что я никогда не останусь один, никогда, даже во сне. И я, невинный агнец, поверил ей. А вот Ляля не верила ни в какую – и добилась своего.

Сестрица росла и все больше нравилась мне. Я полюбил смотреть, как эта маленькая леди гуляет и хвостиком виляет в своих кружевах по Летнему саду под строгим присмотром нашей гувернантки. Повышенное внимание мадемуазель к младшей воспитаннице дарило старшим ее подопечным невиданную прежде свободу: мне – возможность кузнечиком-соглядатаем скакать меж стволами вековых лип и постаментами статуй, а сводному брату – на сдачу – с сачком наперевес выискивать по газонам интересные экземпляры для его коллекции. С умилением взрослого над дитятей слушал я рассуждения Ляли, сидящей рядом и поочередно указывающей на игрушки своим чудо-пальчиком: «Вот это зайчик, вот это мишка, вот это лисичка. А я хочу, чтобы были вот это лисичка, вот это зайчик, а вот это мишка». Должен вам признаться, что светлее существа и во всей своей последующей жизни я не знал. Если сердце чисто, то и все чисто – это сказано о ней, о нашей Ляле.

А еще мне нравилось – и р-р-раз! – легко подхватить сестрицу на руки и кружить. Я рос сильным, физически развитым мальчиком, далеко превосходя сверстников и ростом, и крепостью тела, в те годы уже посещал детский гимнастический кружок и за ежеутренней зарядкой без труда тягал десятифунтовые гирьки, которые по просьбе матушки купил для меня отчим. Так что бегать и вальсировать по комнатам с малышкой на руках было для меня несложным упражнением, которое к тому же разносило по всему дому ее оздоровительный, любимый, задорный хохот.