Фаюм

Я родился в Ямбурге, уездном городе на западе Санкт-Петербургской губернии, в год окончания Крымской войны, так что время назначенного мне благословенного детства пришлось на эпоху Великих реформ Александра Освободителя. Как я узнал впоследствии, жизнь вокруг, будто бы очнувшись от тяжелого, болезненного, смутного сна длиною в полтора столетия, стремительно менялась в череде преобразований и надежд, сдвигая вековые устои и обретая новые черты. Однако тогда я, несмышленыш, не имел об этом, конечно, никакого представления. Я был из тех свободных детей, которые живут по принципу: если тебя положили в кроватку – спи поперек! Главными событиями первых лет маленькой жизни были подарки – гостинцы и игрушки, которые я с завидной регулярностью получал от мамы и отца. Отец мой, будучи артиллерийским штаб-офицером, служил в крепости Свеаборг и при бомбардировке ее англо-французской эскадрой получил тяжелые ранения, от которых вскоре скончался за четыре месяца до моего рождения. Однако матушка, полагая, видимо, что мальчик не должен расти в отсутствие отца (а может быть, и в собственных глазах никак не желая признавать свое вдовство), по достижении мной первого сознательного возраста объявила мне, что наш папа несет свою службу в дальнем гарнизоне на восточной окраине Империи и просто не может пока выбраться в отпуск к семье. К слову, именно поэтому, полагаю, в пору начального познания мира далекий Восток навсегда стал для меня неким таинственным царством, обещающим по времени непременную встречу с почти обожествляемым мною отцом. Получая его посмертную пенсию и имея от военного министерства хорошую казенную квартиру, мы не нуждались, живя если уж и не широко, то вполне достойно. Матушка, должен сказать, любила баловать своего маленького непоседу, не забывая при этом перемежать сюрпризы от себя – гостинцами, будто бы принесенными для меня почтой от папы.

Да, именно от него я и получил подарок, оказавшийся самым драгоценным во всей моей жизни. Мне было около пяти лет, когда мама, вернувшаяся в Рождественский сочельник из Петербурга, положила передо мной большую коробку, обернутую красивой упаковочной бумагой со звездами. «Это от папы, – устало улыбнувшись, сказала она. – Если хочешь, можешь раскрыть в своей комнате, а мне покажешь потом». Я бросился в детскую и тут же торопливо разорвал плотную полуночно-синюю бумагу. Передо мной в деревянной коробке лежал набор из двух дюжин оловянных солдатиков нюрнбергской мануфактуры Хайнрихсена, изображавших офицеров и рядовых русской гвардейской пехоты: Преображенского, Семеновского, Измайловского, Гренадерского и лейб-гвардии Егерского полков. Росту в каждой из этих плоских фигурок было вершка полтора, но изумительное искусство мастеров оловянной миниатюры сделало их неотличимо похожими на настоящих, только что совсем крошечных живых людей. Тем вечером матушке и няне лишь с невероятным трудом, едва ли не угрозами насилия, удалось уговорить меня отправиться в кровать, где я, неугомонно крутясь ужом или ежом половину ночи, продолжал грезить о своих гвардейцах. Да, вот так волшебное Рождество целиком и навсегда переменило мою жизнь, потому как я больше не желал знать никаких иных игрушек.

Конечно же, я, как и всякий на свете мальчишка, начал со сражений! Раз за разом мои преображенцы, семеновцы и гренадеры стойко держали строй, наступая по бескрайним полям детской под огнем сокрытых в дыму неприятельских батарей, измайловское каре отражало волны атак невидимой кавалерии, а самоубийственно храбрые гвардейские егеря совершали марш-бросок через холмы из разбросанных на полу подушек, чтобы выйти в тыл врага и отчаянным ударом смешать и смести их порядки. Однако, признаюсь, вскоре я пресытился военными победами и триумфальными парадами возвращающихся в столицу войск. К тому же в один из февральских вечеров, складывая на ночь солдатиков в ящик, я случайно подслушал, как тихо постанывает молоденький, тяжело раненный накануне в сражении белокурый подпоручик-гренадер. И что-то повернулось в детской голове в ту минуту. Я не спал до рассвета, думая об этом безусом юноше, который лежал под тяжелой лакированной деревянной крышкой, в бархатной выемке, повторяющей контуры его тела. Я продолжал так и этак мысленно осматривать его, воображая себе, разворачивая перед собою, как огромную карту или книгу, всю его предшествующую и последующую судьбу.

Спустя несколько месяцев после рождественского подарка – это было уже в середине весны, в апреле, – матушка рассказала мне, что мой родной папа недавно погиб на войне и что теперь у меня будут приемный отец Лев Михайлович и сводный брат Илюша, мой тёзя и сверстник. Она добавила, что мы переезжаем жить к ним в столицу, где служит Лев Михайлович.