Фаюм

– Ну добре, старик. – Данилыч наконец легонько хлопнул себя по коленям и поднялся во всю высоту своих худющих двух аршин двенадцати вершков. Хорошо, что купе в круизном поезде были двухместными, без верхних полок. – Мы пошли, не будем пока мешаться. Да и проводница как бы не потеряла.

– Мы? – машинально переспросил Илья.

– Мы с Мирой.

– Э-э-э… постой. Я что-то запутался… то есть пропустил. Или сначала пропустил, а потом запутался. Не въезжаю теперь совсем. Мира?..

– Ага. Я ж говорил, это вообще ее идея была – билеты на «Поезда никуда». Она сама тему с подземным путешествием где-то там раскопала, а меня, видишь, крутанула на свою «романтическую авантюру». – Последние слова он сказал другим голосом. – И чего не сделаешь ради своей красотки.

– А твоя… м-м-м… красотка твоя вообще где?

– Да с нами, Илюх. С нами. Мира – это моя тульпа. Второй год уже вместе. Там целая история, потом тебе расскажем. Ехать долго, увидимся – или вы с Марусей заглядывайте. Посидим по-семейному, у нас с собой есть. – Данилыч хохотнул. – Мира, кстати, говорит, ты ей кого-то очень сильно напоминаешь, только до конца пока не разберет кого.

– Да уж, – угрюмо ответил Орлов. – Актера, наверное, какого-нибудь.

– Не знай, не знай. У нее такие ассоциации, знаешь, бывают… хоть стой, хоть падай. Ладно, добро, давай, бро!

И кто-то из них, обернувшись в дверях, игриво подмигнул – ё! – ошарашенному Илье.

5

Все началось с петриад. Года два назад Саша Мартынов, также известный ранее – среди гостей Северной столицы и аниматоров былых времен – как Александр Данилыч Меншиков или просто Данилыч, направлялся куда-то по уже забытой теперь надобности. Напротив Апрашки он свернул с Садовой в Банковский переулок и привычно кинул взгляд на горельефы юных красавиц между окнами столовой: девицы были куда старше и самого Данилыча, и его родителей, и даже родителей его родителей, но лики их за столетие не изменились ни на единую черточку. Про себя он бегло именовал их петриадами – нимфами камня. Обыкновенно Саша подмигнет которой-нибудь из девчонок, усмехнется, шепнув: «Привет, невеста!» – и бежит себе дальше. Но в тот раз, в тот день – февраль, в переулке сквозной ветер с канала, поземка, щеки горят, веки щиплет – одна из них вдруг, блажь какая-то, коротко взглянула ему прямо в сердце. И снова опустила глаза.

Так бывает, одно-единственное мгновение, померещилось или нет, ни вздох, ни ах не вылетит, колкий снег не успеет даже и на миллиметр сдвинуться в воздухе, – а человеку становится навсегда и пронзительно ясно, что этот самый, самый этот взгляд, оказывается, он искал всегда и навсегда. Как она смотрела на него! Это была настоящая жизнь, страсть, нежность, близость, глубина на полный поршень наслаждения – такого, какое бывает лишь несколько раз за целую жизнь и только во сне. Такого, конечно, не умели дать ему прежде ни мисс Четверг, ни волоокая Суббота, ни красотка Понедельник – как записывал Данилыч в контакты своих мимолетных пассий.

О, сколько он пытался потом вернуться в то мгновение! Слонялся мимо, просиживал штаны в столовке за невидимыми спинами своих петриад, придумывал себе какие-то ритуалы, загадывал древние и верные приметы – но все было напрасно. Чудо неповторимо.

А месяца три спустя Данилыч взял одного психа. Тот среди бела дня поджигал машины в их районе. Что ж, казалось бы, ну мало ли придурей на свете: был бы человек, а диагноз найдется. На третьем случае дела объединили в общее и передали Данилычу, уже порядочно заматеревшему за пять лет, проведенных в угро после армейки. Но концов, следов, зацепок, заусенцев, как ни странно, не было никаких, и все лежало в оперском сейфе без движения. Да были у него тогда дела и поважнее. Были – пока в четвертой машине не сгорела переноска с младенцем, которую мать то ли поленилась тащить с собой в бутик, то ли – по ее несвязным, всхлипывающим показаниям – оставила в салоне, чтобы не тревожить уснувшую наконец ляльку. Дым и пепел разнесло по всей стране. Тут уж из главка поставили их на уши всех без исключения: и розыск, и патрульных, и особистов. Сотни человек прочесывали насквозь весь Питер. А высчитал гада все-таки Саша Мартынов. Через трое суток, сплавленных в одни никотином-кофеином, он колол эту погань при задержании, колол, чего греха таить, с гневом и пристрастием. Тогда-то и услышал слово. Странное, новое для себя. «Да я тут правда ни при чем!.. – хлюпал мелированный переросток. – Тульпа меня просила… ей просто было скучно, скучно, она ничего такого не хотела, только развлечься, поиграть! Мы сами плакали, когда потом про ребенка прочитали!»