Фаюм

Хотя Володя, например, решительно утверждал, что ровно наоборот: это они, взрослые, в полной нашей власти. Братьев Пестелей было четверо: Павел, Борис, Владимир, Александр. Но двое – Поль и Воло звали их в семье – с младых ногтей были больше, чем братья. Товарищи. Соучастники. Четыре года отрочества провели они вдвоем в Германии у бабушки, вместе окончили в Дрездене гимназию. Вместе воспитывались в Пажеском корпусе. И к Союзу спасения, а затем к Союзу благоденствия принадлежали они вместе. Игрой случая полковник Пестель оказался-таки четырнадцатого декабря на Сенатской площади. Только вот не в мятежном гвардейском каре, а в строю частей, присягнувших великому князю Николаю Павловичу, стоял он – тридцатилетний полковник-кавалергард Владимир Пестель. «В этот день, – Илья помнил, как когда-то прочел эту фразу у Гордина, – люди оказывались по разные стороны черты достаточно случайно». Прежнее участие гвардейского полковника в тайных обществах, которое, разумеется, вскрылось во время следствия, по высочайшему повелению было оставлено без внимания. «Пестель, я тобою очень доволен, надеюсь, что ты будешь мне и вперед так служить, как ты служил по сию пору, – сказал ему Николай в январе, отозвав однажды в сторону после парада. – А насчет брата будь покоен и успокой отца». На следующее утро полковник Пестель писал родителям: «Я поцеловал руку императора, он потрепал меня по плечу и удалился. Радость от этих слов меня чуть не задушила. Я подумал сразу же о моих дорогих родителях, о счастье дать им некоторое утешение в горе. Именно по воле самого монарха я осмеливаюсь вас успокоить относительно судьбы вашего дорогого сына, дорогого брата, которого я так люблю и который, будучи, быть может, осужден обществом, не станет для меня менее дорогим. Мне хотелось бы, чтобы вы могли видеть лицо императора, когда он говорил со мною. Это выражение участия и просветленности, которое проступало в каждой черточке его лица, сказало мне в тысячу раз больше утешения и надежды, чем лестные слова, которые он мне адресовал». Полгода спустя Поля вздернут на виселице, наспех сколоченной на кронверке Петропавловки, а Воло будет зачислен флигель-адъютантом в свиту Его Императорского Величества. У него впереди еще четыре десятка лет, долгая жизнь. «Печальная известность, приобретенная его братом, не помешала его служебной карьере», – напишет о нем впоследствии автор некролога. И это чистая правда: взошедший на вершины карьеры Пестель – генерал-лейтенант гвардии, сенатор, действительный тайный советник. Богатств особых, впрочем, он так и не нажил. По воспоминаниям современников, всегда оставался человеком высокой честности, порядочным и рыцарски благородным. Ум, добрый нрав и терпение вознаграждались любовью подчиненных; красота лица, изящество и страсть к танцам обеспечивали ему успех у прекрасного пола. Увы, его семейная жизнь не сложилась счастливо, с женой Амалией Петровной, которую брал он замуж по страстной любви, все кончилось полным разладом, двадцать лет супруги жили порознь, умерла она раньше него, детей у них не было. В последние его собственные дни воображение или воспоминание уже несколько раз рисовало тяжелобольному Воло, едва-едва встающему с кровати при помощи старого денщика, одну и ту же зловещую картину. Раннее июльское утро, прозрачный ветерок с Невы, связанные люди в накинутых на головы мешках выставлены в ряд поверх скамьи, мужик в длинной рубахе и черной жилетке аккуратно взбирается около каждого на добротный табурет и, старательно расправляя, накидывает на шею петлю. Подтягивает, ревизирует узел. Все эти люди, любой из них, большой или малой, полностью в его власти.

– Ты вот только не суди поспешно молодого императора, – послышалось рядом. – Что, разве человеку доступны прямо-таки все подробности будущего? Тогда, в январе, может быть, Николай искренне верил, что помилует брата этого полковника?

Верно, насчет будущего дело обстояло именно так. Меньше месяца назад, когда Илья вернулся из подземного круиза, все три дня которого безвылазно просидел в купе над своим ноутом и Машиным фаюмом, вряд ли он мог бы себе представить, что вскоре будет мерить шагами назначенную ему просторную комнату в громадном загородном особняке и репетировать роли декабристов Павла Пестеля и Кондратия Рылеева. Да уж верно, все было бы иначе, если бы не тот чужой и неприятный сон, что приснился ему как раз в ночь перед раздвоением. Если бы Марусю не отправили с новой работы на курсы в санаторий «Даргавс» под Владикавказом. Если бы не проект «Карамзин». Если бы не письмо от Арины Яковлевны Серовой. А вернее, сразу два письма.

2