Фаюм

Хотелось бы мне сказать о себе: рабочий сын, крестьянский внук. Это и так, и не так. Дед мой Иван Федорович родился в крестьянской семье, окончил четыре класса сельской школы, за прилежную учебу получив похвальный лист и подарочный том «Басен Крылова». Он просил учиться дальше, хлопотала за него и учительница, но его отец запретил, сказав, что грамоту он уже изучил достаточно, а в иных ваших науках сельчанину надобности нет. С детских лет был дед Ваня полуслеп и носил очки с толстыми линзами – их ему подарила школьная учительница, специально за этим возившая с собой мальчишку в Нижний. Так как в поле толку от него было немного, Ваню отдали помощником приказчику. В грозную годину Первой мировой солдатки со всего села приходили к молодому грамотею за помощью – он составлял от их имени письма мужьям и сыновьям на фронт да читал те, что изредка приносила почта с далеких военных полей. Случалось, испросив разрешения женщины, дописывал в постскриптуме простенькие стихи собственного сочинения. О невзгодах, о тоске и разлуке. «Когда пришла война-беда, нас разлучили навсегда», – что-нибудь такое, наверное. А плату за письмо юноша брал с баб сказками да песнями. Через несколько лет посватался он к дочери мельника, но в последнюю минуту, когда уж все было готово к свадьбе, тот внезапно воспротивился и силой выдал дочку замуж за другого. После революции звали Ивана Федоровича бухгалтером в комбед, но он отказался, сославшись на то, что во всей этой цифири хуже стал соображать с возрастом. Пошел заведующим в сельскую избу-читальню – да так и провел на книжной службе следующие пять десятков лет.

Там-то они с бабушкой моей и сошлись. Молодая, младше деда на пять лет, вдовая, бездетная, Васса Гермогеновна приходила поначалу в библиотеку на публичные чтения книг, которые дед проводил по вечерам трижды в неделю, потом вдруг попросила обучить ее саму грамоте, а однажды взяла да попросту осталась у него. Были они оба, мои дед да баба, из того немногочисленного человечества, которое предпочитает газетам книги, а новостям – древности. Со временем Васса упросила мужа обустроить в избе-читальне отдельную «историческую комнатку» – своего рода музей легенд, старины и быта села Владимирского. Правда или нет, я уж не знаю, но, по бабушкиным рассказам, в послевоенные годы к ним в библиотеку даже приезжали раз-другой писатели из столицы – записывали дедовы сказки и ее истории о прошлом села и таинственного озера Светлояр. Собственно, прошлое-то и было всегда ее жизнью, о будущем она задумалась только единожды, уже глубокой старухой, в последние минуты собственного земного существования – когда вдруг резко стукнуло и охнуло ее изношенное сердце и она лежала одна в сумерках на старых половицах избы-читальни в предчувствии свидания с милым своим покойным Ваней. Почти все экспонаты ее «исторической комнатки» вскоре после смерти смотрительницы передали в районный краеведческий музей в Воскресенском, который открылся за пару лет до этого. Там, рассказывали мне, они и по сей день хранятся среди других экспонатов – в изумительной красоты деревянном особняке купца второй гильдии лесопромышленника Беляева, что стоит в глубине парка за вековыми липами над высоким обрывом речки Ветлуги. Я думаю, близость прошлого и близость чудесного – обе эти тайны достались мне в наследство от бабушки Вассы.

Отец мой, окончив сельскую школу, по настоянию родителей уехал учиться в Горький. Освоил в ГИСИ ремесло инженера-строителя, в молодые годы немало помотался по стране. Из Вязьмы, где он познакомился с Мамалидой и Мамалюдой и где родился я, мы с ним отправились в Магнитогорск, оттуда в Харьков, затем в Ленинград. Здесь, на невских берегах, отец встретил свою вторую жену, а у меня появился сводный брат. Новый брак отца оказался более счастливым и продолжался до самой его смерти. Смерти, к несчастью, очень ранней. Однажды утром, собираясь на службу в бюро, он наклонился было в прихожей за выпавшими из рук ключами – и сквозь мгновение ока провалился в вечную пустую темноту. Можно, пожалуй, представить себе, как в первую секунду Леонид Иванович Комарович успел еще подумать, что теперь, внезапно ослепнув и оглохнув, он оказался в том самом мире, в котором с рождения живет его сын. Но он ошибся, ошибся. Бывшие его пальцы крепко сжимали брелок, только вот у него самого пальцев уже не было. В его легких, кажется, оставалось немного воздуха, но воздуха для него больше не существовало.