Фаюм

Микроавтобус, который привез их, был ослепительного или даже изумительного цвета. Какого именно? И какое это вообще имело значение? Для них, для приехавших в нем персонажей, – ну да, в сущности, почти никакого. Только еще одна крохотная, неприметная деталь, фрагмент их петербургского дня, который никто и не вспомнит, если спросить назавтра. Каждая, каждая минута состоит из тысяч подобных деталей – и все они пролетают насквозь, как нейтрино, ничего в нас не касаясь. Не оставляя следа. Это даже не воздух, от того хоть что-то остается. Нас окружает мир, которого мы, такие себе живые решёта, совсем и не видим. Ладно – замечаем лишь изредка. Просто потому, что привыкли к нему, впаялись, вписались – сами те же крохотные его детальки, частицы, микроэлементы. Петр Леонидович всмотрелся глубже в свое воображение. Вот, например, Илья Орлов, новый участник и любопытный персонаж – он стоит в назначенном месте и времени, ожидая транспорт, который заказала для гостей Ариша. Сейчас из-за угла появится микроавтобус, но Илью в нем будет интересовать только номерной знак – совпадают ли буквы и цифры с теми, что были указаны в ее письме. Да, те самые – и он поднимает руку, машина останавливается рядом, бесшумно отъезжает в сторону дверь, пригнувшись, он входит в салон, здоровается со всеми (да, его забирают последним), кто-то приветливо машет ему из глубины, Илья направляется туда, там как раз свободное сиденье, – и они мягко трогаются. Вот и все, дальше это просто «трансфер». Езды за город им около часа. Ослепительный или даже изумительный цвет остался снаружи.

Впрочем, у Петра Леонидовича есть этот самый час в одиночестве, чтобы попытаться представить себе цвет везущего сюда карамзинистов автомобиля. «На все нужно время. Даже на то, чтобы завести часы», – успокаивал Федор Евграфович, дед Ариши и его наставник, когда слепоглухому подростку что-то не удавалось. Если ты опускаешь руки, то лишь затем, чтобы набрать внизу еще немного времени, договорились? И вернуться туда, где остановился. Так каковы цвета для незрячего? Когда-то он долго спорил с наставником, доказывая, что цвет не в предмете, а в глазах. Петя объяснял Федору Евграфовичу, что у вещей есть форма, плотность, структура и температура, у некоторых из них есть запах или вкус. А вот цвет, который появляется или вмиг исчезает, извините, по щелчку выключателя, не может быть ничем как только иллюзией. Тогда старый профессор подвел его к стене, на которой висел кусок дерева, обтянутый холстиной, и приложил к ней кончики Петиных пальцев. Поверхность была шероховатой, но фактура ее отличалась от ткани. «Знаешь, что это?» – «Картина?» – догадался юноша. Он знал об изображении, о рисовании, о том, что линия способна разделить пространство так же, как разделяют его своими границами предметы. Это было похоже на лепку, только происходило на поверхности. «Да, это портрет, – подтвердил Федор Евграфович. – Но не рисунок. Карандаш формирует границы, свет и тень. А краски, чувствуешь их на поверхности холста? Они создают разноцветье. Краски бывают разные, каждая для своего цвета. И они, понимаешь, будто бы одушевляют рисунок. Когда художник работает красками, это называется живопись. Живое письмо». – «То есть они живые?» – удивился Петя. «Нет, нет! Они не живые и не мертвые. Но цвет, похоже, содержит в себе какой-то способ сбережения жизни… нефизически. Мне вот лет уже немало, пройдет еще несколько, и я умру, буду мертвым. Тело станет прахом и отправится в природный круговорот, личность исчезнет. А этот портрет – нет». – «Ну да. – Петя еще раз провел пальцами по таинственному квадрату. – Только не для меня».

Он всегда доверял старику, даже если и спорил с ним. Поверил на слово и тогда. И все-таки снова и снова пытался разобраться в уме для себя: как же они выглядят – краски? Что за тайна такая – цвет? Каждого, кого встречал в жизни, он спрашивал, какой его любимый цвет и на что он похож. Он коллекционировал их описания, он искал разгадку. Да, вот тебе задача сложнее, чем «Фауст» Гёте и неопределенности Гейзенберга.