Факелы на зиккуратах (СИ)

– За выдающиеся достижения? – предположил Фабиан подчеркнуто вежливым тоном. – Примерно соответствующие тем, за которые ты вытребовал себе медаль не так давно. Просто из другой области, которую ты в силу своего высокомерия считаешь недостойной себя.

– Я, между прочим, заслуживаю все мои награды. Кровью заслуживаю, Равенсбург! – Елфимов потряс кулаком перед носом у Фабиана, но говорил при этом приглушенно, держался напряженно. Фабиан смотрел поверх его кулака и скептически улыбался. – Ладно, – прошипел Елфимов. – Идем. Они ждать не будут. У Аддинка, видите ли, испытания. А когда у Аддинка испытания, это все превращается в двенадцатичасовые танцы с бубном. Его же сначала впихнуть надо в эту херню, затем все электроды, затем типа испытания с перерывом на сплетни, кофе и просмотры сериалов, а затем вынимать из той херни. Идиоты. Не могли найти испытателя получше.

– И почему не могли? – спросил Фабиан, покосившись назад, на журналистов, которые, очевидно, снимали их переговоры.

– Ты идиот? – искренне удивился Елфимов, останавливаясь и разворачиваясь к Фабиану. – потому что он калека. А мы как раз разрабатываем экзоскелет, который можно подключать напрямую к мозгу. И чтоб никакие промежуточные нейроимпульсы ему не мешали.

– Это не объясняет, почему разработчик одновременно является и испытателем, – холодно произнес Фабиан, пристально глядя на Елфимова. Это нормально? И не надо мне про верных служителей науки, Атанасиус, всяких там Хэдов, Пастеров, Дженнеров, кого еще.

После минутной паузы, во время которой Елфимов косился на журналистов, переводил взгляд на терпеливо ждавшего ответа, откровенно взбешенного Фабиана, он наконец осмелился:

– Он один из команды разработчиков.

– Что именно должен объяснить твой комментарий? – спросил Фабиан.

– Он участвует в разработке наравне с двадцатью пятью другими. И вообще, нам пора идти дальше. Нечего вызывать столпотворение у двери лаборатории 55N. Если ты рассчитываешь выбрать в этом курятнике курицу, чтобы потоптать, предупреждаю: они все старше пятидесяти лет.

К Елфимову вернулась его обычная уверенность, Фабиан взглядом подозвал помощника и велел ему проследить, чтобы ни у одного из журналюг запись их перебранки не пошла дальше. Иначе… – и помощник понятливо кивнул, сделал два шага назад и приступил к почетной миссии по обработке служителей гласности.

Перед отделением номер два Елфимов внезапно остановился, связался с некоей Мелхолой, потребовал, чтобы она немедленно шла ко входу, а дела может закончить и ее секретарь, он, по крайней мере, не дура. А тут сам Равенсбург томится в ожидании возможности выпендриться перед журналистами.

– У меня дела, – хладнокровно пояснил он Фабиану. – Нет времени, чтобы играть в твои политические игры. А эта овца жаждет занять мое место, вот пусть и узнает, каково это. Все. До свидания.

Он отошел, но развернулся и обратился к бесстыдно веселившемуся Фабиану:

– Потом можешь заглянуть ко мне, есть совершенно очумелый кофе.

– И какую гадость ты планируешь в него впрыснуть? – широко улыбнувшись, спросил Фабиан.

– Могу половых стимуляторов, если нужно, – буркнул Елфимов и поспешил прочь. – Хотя после этой овцы тебе скорей глазные капли понадобятся, – крикнул он издалека.

Фабиан повернулся к журналистам.

– Не поверите, господа, я сам иногда удивляюсь, – посмеиваясь, произнес он, – но даже самые придирчивые аудиторы могут найти в документации этого фигляра исключительно мелкие недочеты, от которых, как вы сами понимаете, избавиться невозможно даже самому эффективному управленцу. Об успехах центра, прямо связанных с его профилем, я позволю вам судить самостоятельно.

Доктор Мелхола Корштайн-Рейхенбек, в отличие от Атанасиуса Елфимова, испытывала к пятому консулу Фальку ваан Равенсбургу чувства, весьма близкие к раболепным. Она семенила рядом, лихорадочно вытирала руки то одну о другую, то ладони о полы форменного кителя, постоянно поправляла прическу и суетливо вытирала уголки рта. Фабиан пытался задавать самые невинные вопросы: о реконструкции, о новом оборудовании, о сфере ее научных интересов, – и ему с трудом удавалось улыбаться вежливо, дежурно – камеры-то непрестанно снимали его – и не закатывать глаза. Что редакторы обработают отснятый материал и представят его в лучшем виде, Фабиан не сомневался. Но подозревал, что какие-нибудь шутники, совершенно случайно получившие доступ к шедевральным снимкам вроде его, закатывающего глаза или глядящего на эту Корштайн-Рейхенбек, мирного посмертия ее злым родителям, наградившим девочку такой ужасной фамилией, как на тушу сверхглубоководной рыбы, не преминут выложить такие замечательные кадры во всеобщий доступ. И Фабиан смиренно терпел невнятное блеяние этой дамы. А про себя думал, что не мешало бы уточнить не только у Елфимова, но и у его заместителей и у кураторов центра, так ли хороша эта Корштайн-Рейхенбек с профессиональной точки зрения, как подразумевает ее положение и особенно как намекает ее желание. Если, конечно, верить этому сварливому нахалюге Елфимову.