Факелы на зиккуратах (СИ)

Снова и снова все упиралось во время. Студт – Велойч – Севастиану – магистратские чиновники – снова Велойч – Огберт – снова магистрат – снова Севастиану. Эберхард Кронелис, которого вроде как устраивал Студт, устраивал настолько, что их приятельство становилось объектом все более пристального изучения чиновников всех мастей и их помощников, политологов и – опасливо – журналистов. Если из пяти человек двое открыто демонстрируют свою дружбу, третий – Велойч, маячит рядом, то это не может не привлекать интерес. И за переделом полномочий – возможным, подразумеваемым, отчасти даже ожидаемым – следили пристально, дабы не упустить, когда начнется. И Фабиан снова метался между консулатом, магистратом, госканцелярией и парой других, куда менее заметных широкой общественности инстанций.

Илиас Огберт был готов выступить на стороне Фабиана, если Студт и Велойч пойдут далеко, много дальше, чем обычно, и попытаются выдавить его из консулата – более того, тусклый, невзрачный Огберт, говоривший много, нудно, сложно и предпочтительно чужими словами – из законов, подзаконных актов, толкований – был готов выступить открыто, если эти двое, а с ними и Кронелис решат устроить маленький переворотец. Делов-то: остаться четверым, а там и троим. Огберт был готов выступить на стороне законности, если Студт решится действовать в одиночку. Огберт же готов был выступить, и если противодействовать Студту решатся другие консулы. Фабиан в частности. И это было хорошо. С Огбертом сложно было поддерживать слишком тесные отношения – он предпочитал свое личное общество любому другому, Фабиана уважал, с ним считался, но чем старше становился Огберт, тем отчетливей была видна разница между ними – бумажной крысой и вполне себе плотоядным хищником. Но сам Огберт, однажды пообещав Фабиану свою поддержку, не намеревался отказываться от слова; более того, в научных статьях, в некоторых выступлениях на профильных сборищах он попускал в своей речи очень туманные намеки, которые, тем не менее, очень охотно толковал в узком кругу таких же, как он, буквоедов: о неустойчивости многоглавой власти, о необходимости принудительного развития самого главного ее органа, перекроя полномочий консулата. С ним соглашались, и как-то привычным становилось, что где-то на заднем фоне таких рассуждений маячило имя Фалька ваан Равенсбурга – энергичного, волевого, предприимчивого, но педантично следующего духу и букве основного закона, обладающего должным почтением к консулату и к самому главному противовесу консульской власти – Госканцелярии – и, что куда более символично – ставшего душеприказчиком легендарного Содегберга. Огберт приятельствовал со многими судьями Высшего Суда, и те, оглядываясь, чтобы убедиться, что никто не слушает, признавали: да, многоглавый консулат – не самая удобная штука для того, чтобы возглавлять республику, и эта формула – множество равных – действует со скрипом. В том же высшем суде главный судья, пусть и является равным, обладает парой бонусов, ставящих его в особое положение по сравнению с другими равными, что по большому счету и позволяет с минимальными временными затратами принимать срочные решения, и это в Высшем Суде – органе важном, но, прямо скажем, не ключевом в административном управлении республикой. А какие штормы бушуют в консулате, в котором по определению подбираются твердолобые, волевые люди с собственным представлением о благе республике и пути к нему, остается только догадываться. Но да, младший из консулов очень, очень, очень неплох. И когда Фабиан по-приятельски заглядывал к Огберту или по-приятельски же приглашал его поужинать в каком-нибудь клубе, да даже в ресторане при консулате, Огберт давал ему понять: Студтом не очень довольны, в то время как другими – более-менее. Он остерегался говорить прямо, что к Фабиану относятся настороженно, хотя со все большим доверием, но молчал так, что оба понимали, что оба молчат об одном и том же – о Фабиане.