Факелы на зиккуратах (СИ)

После того странного дня начались времена, походившие друг на друга, как зебры из одного табуна: рисунки полос настолько схожи, что различить их могут только одержимые идиоты, которые исследуют этих зебр, либо графические анализаторы. А вообще одно и то же, мучительное, тоскливое одно и то же. Лекции – практические занятия – индивидуальная подготовка –клубы – подготовка – снова лекции. Клубы. И отчетливое понимание своего бесправия. Ну, почти бесправия. Первокурсников не то чтобы не жаловали, к ним относились с высокомерным сочувствием. Если, разумеется, удосуживались замечать. Преподаватели, которые начинали все свои лекции с самовосхвалений, как бы спохватывались и вспоминали, что они пришли в лекционный зал и для того, чтобы что-то там по предмету рассказать. Руководители практических занятий, которые начинали их с плохо скрытых оскорблений, но затем делали одолжение и переходили к теме занятий. Сами студенты, жаждавшие продемонстрировать свою исключительность, а в результате несли ахинею. Пребывание в Академии было необходимым – ее диплом был очень надежным гарантом будущего карьерного роста, чего уж. Но оно было удручающе скучным.

Избавлению от этой скуки мало способствовало активное участие в клубах и сообществах; более того, именно они вызывали у Фабиана глухое, мрачное и все более агрессивное раздражение: он, первогодок, был оттеснен все в те же ясли – к другим первогодкам, хотя ни на секунду у него не возникало сомнений в том, что с этими младенчиками ничего общего у него быть просто не могло. У него был опыт, Фабиан в той же проклятой школе сколько всяких обществ, клубов, команд себе подчинял, у него была возможность если не непосредственно учиться у великих стратегов, то уж смотреть, как они это делают – точно. И это же можно было делать и в Академии, разницы-то – людей на два порядка больше, и что? Но павлины со старших курсов считали иначе, и плевать, что Фабиан уже до Академии вынужден был жить куда более интенсивной жизнью, чем эти изнеженные сыночки и дочурки важных чинов, и опыта у него было куда больше. Чего стоила последняя восьминедельная практика, чего стоило личное знакомство с четырьмя из двенадцати консулов и Государственным Канцлером, чего стоила возможность не знакомиться со сводками из сорок седьмого округа по инфоканалам в перерыве между развлекательными шоу, а участвовать в создании новостей. Фабиан отлично понимал, что хвалиться этим не просто не стоило – это бы могло выйти ему боком, но простое знание того, что он видел, что он участвовал, добавляло горечи. С другой стороны, он имел возможность лицезреть, как опытные государственные мужи устраняют соперников, пусть не всегда элегантно, но всегда эффективно, иначе устраняли их, и кто сказал, что тактик устранения противников– несчетное количество? Тактик – мало. И то, что хорошо высшим чинам, хорошо и ему.

И на выборах членов совета самоуправления на факультете при обсуждении кандидатуры председателя Фабиан хладнокровно поинтересовался, а хорошо ли смотрится троюродный племянник осужденного за растраты члена магистрата в кресле руководителя совета, и за пятнадцать минут сначала заставил его и его друзей оправдываться, а затем со снисходительной улыбкой выслушивал грубую площадную ругань в свой адрес, чтобы ровным, сильным голосом обратиться к аудитории: «Вот такое было бы у нашего факультета лицо». Зачем ему понадобилось сразу требовать себе такого места – так чтобы было. Социопсихолог, проводивший с их группой тренинги, долго распинался о необходимости здраво оценивать свои желания и возможности, причем банальным образом соотносить их и с физиологическими пределами организма, и красноречиво косился в сторону Фабиана. Тот слушал его с невинным лицом, которое уже не обманывало и малознакомых с ним людей. А затем поинтересовался:

– А насколько хорошо вы учитываете свои желания и свои возможности?

– Достаточно хорошо, чтобы знать, что я нахожусь на своем месте, – ответил тот. – Я занимаюсь делом, которое люблю, и занимаюсь им хорошо. Я на своем месте. Разве это не здорово?

– Вылизывать задницы самовлюбленным деткам? – все с той же улыбкой бросил Фабиан. – Вам видней.

– В ваших устах эта фраза звучит либо до крайности самокритично, либо до крайности оскорбительно, Фабиан, – мило улыбнулся социопсихолог.

– Я перестал быть деткой в одиннадцать лет, господин Беренс. Вы не можете не знать этого. Должны же вы были ознакомится с моим делом, – с натянутой улыбкой ответил Фабиан. – А если нет – то какой же вы компетентный куратор, как вы вещали только что?

– Я знаю, – тихо ответил социопсихолог. – Но вы очень ловко заострили внимание на этом слове, избегая другой характеристики. Помните ее? Самовлюбленный.

Фабиан улыбнулся, как улыбнулся бы, например, Содегберг – едва уловимо, самыми уголками рта, самыми близкими к глазам морщинами; возможно, он переигрывал. Возможно, этот социопсихолог был прав, как были правы его коллеги.

– Уверены? – спросил он. – Что это звучит либо самокритично, либо оскорбительно?