Фактор Ч

Обычно я легко затыкала его. Плотный завтрак, шоколадка, интересная книжка, дружеская перебранка — и все снова в норме.

Но не в этот раз.

В этот раз человечек покрепился вкусной кашей, заел ее шоколадкой, нашел в книжке параллель со сложившейся ситуацией и разросся до размеров огромной грудной жабы.

И вместо дружеской перебранки с Шаманом вышла настоящая ссора.

Утром я отказалась от любезно предложенной мне корзины с фруктами. Не то чтобы я их не хотела, фрукты выглядели прекрасно, пахли замечательно, и достаточно было на них взглянуть, чтобы понять: гастрономическое блаженство не за горами.

Но грудная жаба решила поработать вместо совести.

Нет.

Как бы ни было заманчиво отделять худшие части себя от собственного я, отсаживать их в огороженный вольер и вопить чуть что «это не я, это грудная жаба», это неправильно.

Говорят, дети до какого-то возраста частенько так делают. Списывают собственные гадкие поступки, скажем… на козла. Или на Капризку. Или еще на какого-нибудь воображаемого друга. И смывают всю гадость в унитаз, или выкидывают в окно, чтобы прогнать, очиститься — потому что они-то хорошие, это кто-то другой плохой, и этого кого-то можно выкинуть в мусорку, чтобы все стало хорошо.

Но я уже вышла из этого возраста. Я уже поняла: чтобы не делать плохого, стоит забраться в мусорку самой и накрыться крышкой. И то ты займешь чужое место, что тоже не слишком-то хорошо.

Это не грудная жаба, это я сама сказала:

— Я не буду есть ворованное!

Хотя отлично понимала, что концепцию воровства Шаману не объяснит никакой философ, даже если выписывать его прямо в бочке из Греции. Нет, у жуков было кое-какое понятие, но оно… несколько отличалось от человеческого.

— Это не ворованное, — ответил Шаман, — копы не будут ее искать и травить нас напалмом, если не отдадим. — Немного подумал, — Ну, разве что немного инсектицидов? — окружил корзинку, — Нет, этого едва хватит на феромонные ловушки.

Услышав про напалм, я немного устыдилась. Но меня все равно несло:

— Нет, ворованное! Вы взяли их, не заплатив! Без разрешения!

— Они там стояли. И мы их взяли. — Согласился Шаман.

Шаман искренне не понимал, в чем проблема. Жуки метались суматошно, гудение усилилось: он правда старался, но у него не получалось.

Я решительно отодвинула корзину.

— Нельзя так просто брать. Меняйтесь, если хотите что-то взять. У вас же есть Эдди, вы же продаете ненужное…

— Но если у нас кончится ненужное, то что мы будем менять на нужное? И откуда брать ненужное, если ничего нельзя брать?

Шаман разлетелся по всей комнате, пара жуков мерно и гулко билась в оконный пластик.

Бум-бум-бум-бум-бум-бум.

Будто задавал ритм для сирены и обрывков уличной попсы, которые залетали через открытую форточку.

Под такой сопровождение невозможно было не то что спорить — думать.

— Ой, да пошли вы! — Рявкнула я, — И не смейте за мной следить!

И вышла из отеля в препоганейшем настроении.

За мной все равно летел жук.

Шаману невозможно было объяснить, что то, что он делает — тоже слежка. Слежкой всегда занимались другие, а он охранял меня. Присматривал. Проверял, все ли в порядке.

И эта невозможность сойтись в простейших терминах была для меня самой раздражающей его чертой.

Кое-как, на пальцах, я могла договориться даже с самым упрямым на свете человеком; вроде бы неплохо получалось с рептилоидами; но эти жуки были Эверестом для моих коммуникативных навыков. И когда я об этом думала, я представляла себя отнюдь не с флагом на вершине. Нет, я валялась хладным трупом где-то едва ли на высоте пары километров.

Трупом, который никто и никогда не заберет, чтобы похоронить.

Неудачницей из неудачниц.

Глава 8. Первый контакт

Как ни странно, меня чаще всего спасает от падения в бездну отчаянья та простая мысль, что я — клон.

Если верить, что где-то там, далеко-далеко, за сотни и тысячи километров и лет, живет твоя счастливая копия, то переживать собственные неудачи становится гораздо легче.

Да, я потерялась, мой друг вместо поисков занят непонятно чем, а подруга приедет непонятно когда. Зато я сама, та я, которая оригинал, я не копия, уже сдала ЕГЭ на сто тысяч тысяч тысяч баллов и выбирает себе вуз поэлитнее.

Даже не так: ректора элитных вузов бегают за мной наперегонки, потому что я затащила десять всеросов и пять межнаров по самым разным предметам, и меня признали самым гениальным обыкновенным школьником в Японии… ну и в России тоже, но это не так интересно.

Я никогда не пыталась узнать свою реальную биографию, потому что боялась потерять ту опору, которая позволяла мне не так уж часто вспоминать, кто я и откуда.

Никому бы не посоветовала читать про свою смерть. Ну, предположим, узнаю я, что умерла от рака шейки матки, который здесь уже давным-давно уже победили и даже забыли, как лечить. А дальше что? Всю оставшуюся жизнь его бояться? Пуститься в паломничество по отсталым планетам, а вдруг где-нибудь все-таки вспомнят, как в стародавние времена побеждали рак?