Фанатизм

– Сначала Витек ушел. Потом Марианна, она должна была еще с мужем пересечься. Потом Стас, потому что его дома ждали. Потом Андрей, у него тоже какая-то встреча намечалась, потом я. А Димка еще шампанское разливал, и за Асей должен был Артем зайти, а Сеня вообще никуда не собирался.

– И это они все сообщили: что за ними зайдут, что нужно увидеться, пересечься?

– Ну, да. Мы же друзья. А вы будете… их всех вызывать тоже?

– Придется. Но если связь между делами не выплывет, я это тащить не буду, – решил для себя Бусыгин. – Не вижу смысла. В вашем фанатском кругу я не очень ориентируюсь. И вы все друг друга покрываете с одной целью – оградить вашего гения. А гений вас тоже хорошо не знает, я уверен. Если он этого маньяка заденет, тот и его в расход пустит, вот в чем дело. Разве фанаты не мочили своих кумиров? Случай распространенный.

– Вы с ума сошли, Сергей Сергеевич! Да из нас каждый жизнь за него отдаст! – я вскочила.

– Вот-вот. И я о том же. Только пока вы чужие жизни за него отдаете, а потом начнете взамен требовать – его жизнь.

            Бусыгин меня больше не задерживал, но от души не отлегло. Даже страшно сделалось. С одной стороны, он сам признавал, что все может быть серьезно, а с другой, прямо говорил о том, что ему неохота возиться с этим делом. Тем более, что помогать следствию желающих не было.

            А чем я могла помочь? Кого из них я знала по-настоящему? То есть кого из нас?

            Все вдруг, в один миг, показались мне подозрительными. Я даже спрятала телефон на дно сумки, чтобы никому не позвонить. Я боялась звонить нашим. «Наших» больше не было. После смерти Аванесовой еще были, после смерти Илоны – уже кончились, хотя фактически в замкнутом кругу ничего не изменилось. Ничего. Совсем ничего. Мы же прежние.

17. ЧЕРНЫЕ СЛЕЗЫ

            Утром я проснулась разбитой, больной, уставшей. Вчерашний страх не перетлел, а пережег что-то во мне. На работе я еще добавила – курила в коридоре, курила, смотрела в статьи и снова выходила курить. Люблю похвастаться тем, что у меня нет зависимости. Но бывают дни, когда сплошная зависимость – как пелена.

– Проблемы, Соня? – Михаил Борисович наткнулся на меня в коридоре.

– Можно мне аську вернуть?

– Нет. Мы ее искоренили. Это пережиток прошлого.

            Видеть его он-лайн, следить за его статусом, открывать окно сообщений и ничего не писать – это пережиток прошлого. Действительно.

            Казалось, тишина давит. Никто не звонил. Все онемели после смерти этой чокнутой наркоманки.

            Потом позвонил Витька. Я согласилась встретиться, но меня дернуло, как собаку, натренированную после сигнала звонка получать удар током. В кафе он пришел раньше меня, нервно мял салфетки. Лицо было бледно.

– Ты слышала, да? Ты представляешь, что это значит? Кто-то пихнул ее – просто-напросто! Конечно, правильно сделал. Но кто? Кто, Соня?

– Мне все равно, – ответила я спокойно. – Главное, чтобы он не причинил зла Горчакову.

– Ивану? Нет-нет, – Витек растерялся. – Он же ради него это все… Просто мне нужно знать, кто это!

– Знать, кто любит его больше всех?

– Пойми, что этот чувак уже не с нами! Он сам решает, ни с кем не советуется. Сам определяет угрозу, сам ее устраняет. И мало ли что ему придет в голову!

            То есть боялся Витька больше за себя, чем за Горчакова.

– Кто он, по-твоему? – спросил, вглядываясь в меня.

– Или она…

– Ты тоже думаешь, что это Ася?!

– Ася?

– Она – самый неадекват. Это современное обкуренное студенчество. И дружок ее – наркодилер, у него криминальных связей полно, и с Илонкой они тусили, дома у нее бывали.

            Ася – студентка философского факультета, по-моему, чаще тусила на выставках современного искусства, чем в клубах, но я не стала спорить.

– А с кем ты еще говорил об этом? – спросила только.

– Ни с кем. Не то что страшно, а как-то непрозрачно все.

– А мне почему доверяешь?

            Витька напрягся.

– Не следует?

– Не следует. Я тоже очень его люблю, очень. Может, даже больше всех…

            На следующий день приехал Бусыгин – как к себе домой: ужинать и спать. Я удерживалась от вопросов, но он сам рассказал:

– А я ваших дергаю потихоньку, но ничего не надергал. Пырьев, оператор, сказал, что это, скорее всего, ты.

– Супер.

            Бусыгин посмотрел долгим взглядом.

– Правда, любишь его?

– Правда.

– Как художника?

– Вы уже спрашивали.

– Почему же не добиваешься?

– А что я смогу ему дать? Секса и так полно повсюду.

            Бусыгин очень задумался, насупился.

– Значит, тот, кто любит, должен что-то давать – что-то, кроме своего сердца?

            Я села напротив, тоже посмотрела ему в глаза. Посмотрела в глаза этой зиме, этому времени, обстоятельствам, милиции.

– Я люблю его. Но этого мало. Мало моего сердца, мало моих слез. Он необычный человек – ему нужно от жизни не то, что всем, не столько, не просто чужое сердце, чужое тело. А наши чувства – для обычных людей.

– Наши?

– Да, наши с вами. Вы от жизни отстали, Сергей Сергеевич. Любовь – сама по себе безвесна. Он никак не почувствует моей любви, никак она его не согреет…

– Что может дать девушка?

– Это все равно – девушка или парень. Любовь должна сделать его жизнь лучше, украсить, изменить. А моя – ничем ему не поможет.

            Он слушал угрюмо, подавленно.