Фантасмагория душ. Рассказы и стихи

«Щёлк-щёлк», – следуя цепочке неожиданностей, в зрительном зале включили яркий свет. От хлынувшего на меня потока обнажающего действительность излучения я зажмурился…

Открыв глаза, я внезапно не почувствовал больше комфорта, ранее даримого мне театральным креслом. Словно его незаметно, пока было темно, выдернули из-под меня, заменив жёстким приставным стульчиком, на котором просто невозможно было сидеть: ни тебе откинуться назад, ни тебе положить руки на подлокотники. Приходилось постоянно находиться в напряжении. Но, как я понял, это состояние передалось не только мне. Повернув голову, я увидел жену, с недовольством, граничившим с изумлением, оглядывающуюся по сторонам.

Вот теперь и я заметил изменения, произошедшие в зрительном зале. Например, рядом с нами размещались не две подружки средних лет, которые до начала представления щебетали о чём-то друг с другом, а две женщины в возрасте, в строгих серых платьях начала двадцатого века. Они сидели, потупив взгляд, молча уставившись на спинки соседних кресел. У одной, полноватой, глаза были зелёного цвета, сильно навыкате. Отвисшие щёки, седые волосы и круглые очки говорили о ней, как о человеке умном, пережившем в своей жизни многое, но под грузом обстоятельств не смеющем высказывать своё мнение. Соседка была более миловидной, колючий взгляд и острый нос выдавали её дерзкий характер. Но она тоже опустила голову и была как будто бы не здесь, а далеко в прошлом.

Рядом стоял симпатичный мужчина в кожанке, держа какие-то бумаги, свёрнутые в трубочку. Маленькая бородка и интеллигентный вид раскрывали в нём душу писателя или поэта, ранимую и чувствительную. Он, эмоционально жестикулируя, обращался к двум женщинам:

– Надежда Константиновна, ну подтвердите, ведь Ленин действительно последний вздох сделал на моих руках. Когда он умер, я целовал его ноги!

Затем, не видя реакции, гражданин обратился ко второй даме:

– Мария Ильинична, скажите Вы, всё же было действительно так?! – последняя на секунду подняла на него глаза, но затем опять опустила голову. За этот промежуток времени можно было почувствовать, что она испытывает явную симпатию к обращающемуся к ней мужчине…

– Товарищ Бухарин, не отвлекайтесь от темы, – раздался строгий голос со сцены, – так вы признаёте себя виновным в создании правотроцкистской подпольной организации и убийстве товарища Кирова?

На подмостках стоял длинный стол, накрытый красной скатертью. Казалось, что он был настолько длинный, что его крылья, ещё немного – и скроются за кулисами. Мгновение, и вся эта громоздкая конструкция завоет и поднимется вверх, передавив на взлёте большую часть людей из зала. За столом сидел, по-видимому, президиум, со множеством знакомых мне по историческим фотографиям людей. Посередине восседал грузин с большими пушистыми усами. Во рту у него дымилась курительная трубка с сильно изогнутым концом. Чаша с табаком висела ниже подбородка, и из неё поднимался наверх слабый дымок.

– Это изумительная клевета, кровавая клевета. Не верь им, Коба! Они на меня наговаривают! – страстно, глядя только на грузина, воскликнул мужчина в кожанке. – Они говорят, что я не люблю Сталина, которого я на самом деле люблю. Они говорят, что я ненавижу руководство партии, которое я на самом деле люблю!

В порыве оправдательной речи Бухарин поднял руку с бумагами кверху. В этой позе он был в точности похож на молодого Ленина, стоящего на броневике.

– Я готов за наше дело умереть! Мне не дорога жизнь, всё это мне абсолютно надоело, но политическая честь! – произнеся последнюю фразу, мужчина устало опустился в кресло.

В этот момент из зрительного зала раздались язвительные смешки, полностью обесценивающие речь того, кого ещё недавно называли любимцем партии и сыном Ленина.

– Я хотел два слова сказать, что Бухарин совершенно не понял, что тут происходит. Не понял. И не понимает, в каком положении он оказался, и для чего на Пленуме поставили вопрос. Не понимает этого совершенно. Он бьёт на искренность, требует доверия, – грузин вынул трубку изо рта и начал медленно, под всеобщее молчание, заталкивать в неё очередную порцию табака и, уже посмотрев на мужчину в кожанке, продолжил, – когда имеется тысяча показаний против него. Ты не волнуйся, подожди, разберёмся.

В глазах главного здесь человека на мгновение возникла жалость. Видимо, он вспомнил свою ещё недавнюю дружбу с Бухариным, а возможно, и далёкий тринадцатый год, когда тот практически вместо него написал статью о национальном вопросе.

– Николай Иванович, – обратился Сталин примирительном тоном, – я ничего не говорю лично о тебе. Может быть, ты и прав!

Трубка опять нашла своё место во рту. Из неё повалил более тёмный дым, даже где-то из чаши начал выскакивать огонёк. Бугристое лицо Иосифа Виссарионовича окутала пелена, постепенно отдаляя его от Николая.