Фантасмагория душ. Рассказы и стихи

Что ждать от дней, спешащих вереницей,
Несущих на себе несчастье иль покой?
Багровые далёкие зарницы
Всë завлекают нас своею красотой.

А мы, подобно тем слепым котятам,

Дрожа, вдыхаем запах матери Земли.
Ползём во тьме, питаясь ароматом,
Пища, взбираясь на горящие угли.

И, разрывая мысли на частицы,

Хороним бодро их, без музыки, в песок.
Иллюзий перекошенные лица,
Из них готовим мы кровавый порошок.

Запив его из луж святой водицей,

Пытаемся себя утешить хоть на миг.
И исчезают в белизне зарницы,
И распускается внутри души цветник.

Однофамильцы

Неужели Бог специально заложил в людей страх,

Чтобы они всегда чувствовали собственную ущербность?
А может быть, Всевышний сделал это для того,
Чтобы мы после смерти оценили истинную свободу?

Имена, имена, имена: Тараненко Фёдор Иванович, Тараненко Григорий Тихонович, Тараненко Екатерина Анисимовна… Их много – более полусотни, только одних Тараненко, в трёхмиллионной базе жертв политического террора. Краткие строки: год рождения, арестован, репрессирован, приговорён, реабилитирован. Сухо, чётко, по-военному. Но почему-то от этой скупости данных начинают болеть зубы и пересыхает во рту.

«Пить, пить!» – слышатся голоса из каменных мешков. Кровь размазывается по бетонному полу и тут же высыхает, превращаясь в картину, напоминающую по минимализму «Чёрный квадрат» Малевича. Но здесь пишут не мягкой ворсистой кисточкой, а лицом, разбухшим от побоев.

«Изменник Родины, сволочь», – эти слова, словно молотком, вбивают в голову жертв сотрудники в зелёных мундирах. Не в чёрных со свастикой. От них было бы не так обидно – они враги, а именно в зелёных со звёздами.

«Признавайся! Пиши, что раскаиваешься!» – и ты превращаешься в животное. В испуганного, забитого до полусмерти пса, – скулящего, прижимающегося к земле от страха.

«Я всё подпишу, только больше не бейте». На мгновение кажется, что в тебе больше нет человеческого. Ошибаешься! В этот момент ты становишься больше, чем человек. Ты превращаешься в святого, на которого Бог ниспускает живительное свечение вечности.

Это делает Он, которого ты до этой самой минуты отвергал, веря в красное знамя с серпом и молотом. Но Всевышний не хочет, чтобы ты потерял веру в солдат, марширующих на Красной площади, в Кремлёвский перезвон, в бесконечные поля, усыпанные пшеницей и рожью, в заводы, надувающие щёки и выводящие из-под конвейера машины. Он не хочет, чтобы загнанный в угол человек отвернулся от того, чем он раньше гордился, чему радовался. Бог стремится быть всегда рядом с тобой – тихо и незаметно, и даже тогда, когда на параде ты проходишь возле трибуны и на ней стоит великий Сталин.

«Ура, ура!» – кричал ты тогда, стараясь быть самым громким в толпе демонстрантов.

«А-а-а!» – кричишь ты сейчас, от боли и жуткой обиды. От той обиды, которую может испытывать только невиновный человек, не чувствующий хотя бы маленького камешка за душой.

Имена, имена, имена… Строки бегут перед глазами, превращаясь вдруг в «лица, лица, лица» со своей особенной, незнакомой мне судьбой, с любовью, радостью и горем. Они разрывают невидимые мерцающие полосы монитора, словно колючую проволоку, зубами, и восстают из могил…

Вот поднялся Тараненко Абрам Евдокимович. Опираясь на одно колено, встаёт Тараненко Никита Семёнович. Вытирая слезы со щёк, завязывает платок у подбородка Тараненко Евгения Георгиевна. Даже сейчас, в этом фантастической мире иллюзий, женщина остаётся женщиной… Её-то за что?..

Имена этих людей невозможно стереть, зачеркнуть, забыть. Выключить монитор и больше не возвращаться к страшному списку. Мужчины и женщины, старые и молодые, стоят в ряд и смотрят мне прямо в глаза, не пряча взгляда и не опуская головы. Они достойны, чтобы их помнили. Они заслужили, чтобы о них говорили. И даже если некоторые считают, что на Западе тоже было не всё гладко… Но как именно было там, мы об этом мало что знаем. Нам интересно, с какой целью это происходило здесь. И важно, что чёрных воронков, снующих по улицам в ночное время, боялись наши бабушки и дедушки, о них мне говорили папа с мамой.

Страх, словно склизкий червяк, до сих пор живёт в наших родных. Он то уменьшается в размерах, то увеличивается, закрывая глаза своими червячными ладонями тем, в ком сидит.