Утром спустились в овраг.
Пошли вчетвером под прикрытием боевого охранения из шести бойцов, вооруженных карабинами. Старший лейтенант Карасев, говоря о десятке покойников, явно поскромничал. И наших, и немцев здесь было значительно больше. Мертвые производили жутковатое, даже гнетущее впечатление. За ночь крепко подморозило, и запаха тления почти не чувствовалось. Рядом с высотой в овраге кверху колесами лежала «сорокапятка», ствол которой был явственно искривлен. Удивления это не вызвало — у подножья высоты чернел копотью немецкий бронетранспортер на полугусеничном ходу. Здесь не раз сталкивались две чужеродных силы, накатывались друг на друга, оставляя после себя разрушение и смерть. Востриков снял шапку и перекрестился.
— Шапку-то надень, — заботливо посоветовал Карасев. — Здесь покойничков столько, можно весть день ходить без головного убора и креститься. Простудишься!
Здесь против нас, кроме немцев, действовали иностранные добровольческие легионы «Нидерланды» и «Фландрия» голландских и бельгийских фашистов, а также полицейская дивизия СС. Наверное, именно этим объяснялось разнообразие формы на убитых.
Сейчас немцы на этом участке не наступали. Возможно, все заключалось именно в высоте, с которой никак не могли разобраться мы, но был в недоумении и противник. Мы облазили весь овраг, порою приближаясь к сосновому бору, за которым начинались немецкие позиции. Это был риск, но он себя не оправдал — ничего подозрительного в овраге мы не обнаружили. Овраг был довольно длинным и затейливым, он имел много ответвлений, которые можно было легко использовать для засады. Хорошо, что мысль о такой засаде не пришла в голову нашему противнику. Дворников деловито брал пробы воды из тронутых легким ледком ям и примороженной глины со склонов оврага. Через некоторое время у него уже была полна ими противогазная сумка. К обеду мы обессилели окончательно. К этому времени распогодилось, и над нашими головами на низкой высоте неторопливо прошли немецкие пикировщики Ю-87. Расположившись выше, их прикрывали стремительные, как стрекозы, истребители, но особой нужды в этом не было — ружейно-пулеметная стрельба с земли особого вреда бомбардировщикам причинить не могла, зениток в этих районах не было, а наша авиация в небе не появлялась, видимо, ее перебросили в более опасные районы.
Постепенно усиливался ветер, по подмороженной земле и тонкому льду, покрывшему черные торфяные ямы, с хрустом и шуршанием неслась снежная пыль.
Усталые и разочарованные мы вернулись в расположение. Я уже был готов к самому худшему. Ну и пусть нас отправят в нормальные части, воевать я не боялся, страшнее было то, что я ничего не понимал в сложившейся ситуации, а следовательно, не мог ничем помочь бойцам, что окопались на высоте.
И вот тут нас ожидало потрясение. Сами бы мы, скорее всего, ничего не поняли, но на высоте оказался тот самый лейтенант, с которым мы разговаривали накануне. Возможно, он проникся сложностью наших задач, а скорее всего, сообразил, что в случае бегства с высоты крайним окажется он.
Лейтенант сообщил, что бойцы ощущают странное беспокойство. Экспресс-опрос красноармейцев показал, что все они ощущают практически одинаковые симптомы: беспокойство, переходящее в панический страх, чувство дискомфорта, ощущение того, что их бросили на высоте и в случае атаки противника на помощь к ним никто не придет. Растерянные, стояли мы среди зарослей кустарников. Понимания сути происходящего тогда не было. Ветер все усиливался, поземка уже посвистывала, и паническое чувство ощущали уже мы сами. Хотелось бросить все и бежать с этой проклятой высоты, пока мы живы. С немецкой стороны разноцветными жужжащими пчелами летели трассирующие пули, которые отчетливо были видны в уже слегка потемневшем небе.
— Слушайте, орлы! — странно кривясь, сказал старший лейтенант Карасев. — Надо что-то делать, в противном случае я сам готов побежать отсюда к чертовой матери!
Вот тут-то Востриков и произнес странные слова:
— Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела, и вся трава зеленая сгорела…
— Что за ерунда! — сказал старший лейтенант Карасев.
И тут мне в голову пришла странная мысль. Я вспомнил, как вчера вечером в шалаше Дворников, говоря об овраге с его ответвлениями, сравнил его с флейтой. С флейтой… Но додумать мысль до конца я не успел, Дворников, опережая меня, резко повернулся к отцу Федору.
— Как ты сказал? Ангел вострубил? Точно. И как я, идиот, раньше не догадался?
Старший лейтенант Карасев удивленно смотрел на нас.
— Нет, ребятки, какие-то вы чокнутые. Словно вас всех троих не один раз кирпичом по голове били! Какие, к черту, трубы?
Дворников хлопнул его по плечу и радостно захохотал.
— Ангельские, товарищ старший лейтенант! Ангельские!