Фантастическая проза. Том 2. Младенцы Медника

— Братила, — тихо сказал Жора. — А птичка-то лысая!

И в самом деле, бугристый череп пингвина был совершенно лишен перьев. Складывалось впечатление, что птице специально выщипали голову, чтобы та стала похожей на голову грифа-стервятника. Надо сказать, что особой красоты это пингвину не прибавило.

— И не холодно ему, — неодобрительно сказал Хилькевич. — Блин, как он за рыбой ныряет?

Пингвину надоело рассматривать людей, он повернулся к ним спиной и неторопливо заковылял прочь.

— Нет, братан, — авторитетно изрек Жора. — Мамой клянусь, с голыми мозгами он в этом климате долго не проходит!

И крякнул, получив удар клювом от стоящего за спиной конвоира.

— Молчать! — скрипуче приказал пингвин. — Нельзя оскорблять святого ластокрыла!

— Чего-о? — спросил Жорик.

— Этот ластокрыл является хранителем святого яйца, — сказал пингвин. — Оскорбление святого ластокрыла по своей тяжести приравнивается к оскорблению члена императорской семьи. Молчите и идите вперед!

Илья Константинович Русской двинулся вперед. Только что они получили новые знания о пингвинах: оказываются, птички религиозны и имеют своих попов, потом у них монархия и есть свой император, который, как водится, имеет семью. А из того, что пингвин-конвоир сравнивал степени оскорблений, проистекало наличие у пингвинов юриспруденции, законов и системы наказаний. Куда смотрели ученые?

— Заходите, — сказал пингвин. — Будьте как дома!

Дырка, в которую их загоняли, бизнесменам сразу не понравилась.

— Ни хрена себе, — сказал Хилькевич. — Это что же, они нас в кавказских пленников превратить хотят?

— В ледяные статуи, — мрачно предположил Русской. — Околеем мы там, Жора. Помрем от холода и голода. Говорил тебе, давай махнем на Таити!

— Таити, Таити, — пробормотал Жора. — Нас и дома… Кстати, кормить нас будут? Мы хоть и пленные, а на пайку право имеем согласно Женевской конвенции.

— Вперед! — беззлобно приказал пингвин.

Не успели бизнесмены оглядеться и выяснить, куда они это попали, как у входа послышалась возня и шебуршание — пингвины заваливали вход камнем.

— Вот суки, — с бессильной злостью сказал Жора. — Замуровывают, гады!

Нет, небольшое отверстие над камнем все-таки осталось. Но выбраться через него обратно… об этом можно было только мечтать.

* * *

В пещерке оказалось тепло. Спустя некоторое время пришлось даже освободиться от меховых курток. — Топят они, что ли? — удивился Жора.

— Да откуда? — возразил Илья Константинович. — Гейзер, наверное. Или вулкан под боком. Они же огня не знают, наукой доказано!

— Ничего эта наука не знает, — резонно отозвался Жора. — Почему никто не знал, что пингвины по-английски базарить могут? Тоже мне, знойные тайны Антарктиды!

У входа послышалось шуршание, и на камни упало несколько еще живых рыбин.

— О! — радостно воскликнул Жора и присел рядом с рыбинами на корточки. — Хавку принесли! Илья Константинович недовольно поморщился.

— Это что же, они нас одной живой рыбой кормить будут? — упавшим голосом поинтересовался он. Жорик вытащил нож.

— Ладно, — сказал он. — Жорик зла не помнит. Но я им, сукам, сделаю! Садись, Константиныч, суши делать будем!

После того как путешественники перекусили, настроение у них приподнялось. Любая, даже не очень хорошая еда улучшает настроение голодного человека. Он становится добрее и терпимее, даже неволя его перестает пугать.

Жора… запел. Слуха и голоса у него не было, но исполнял он песню с чувством, как это сделал бы нерадивый ученик музыкальной школы после третьей двойки по вокалу.

Над седой равниной моря
Гордо реет жирный пингвин.
Он и сам уже не помнит,
Как сумел с земли подняться,
Он парит вторые сутки
Над равниной океана,
Потому что он не знает,
Как сажать себя на плоскость.

— Прекратить пение, — скрипуче сказали из-за камня.

— Как же, — немедленно отреагировал Жора. — Щаз! Загнали в клетку, и я же еще должен заткнуться. Иди сюда, раз ты такой храбрый, я тебе клювик поправлю!

И еще громче продолжил пение.

— Жор, — сказал Русской. — Хорош, и так башка разламывается. Ты лучше скажи, они нас долго на одной рыбе держать будут? Мы так шерстью обрастем и мяукать начнем.

— Ничего, — бодро сказал Хилькевич, прервав пение. — Я, когда рефрижератор Мурманскрыбы замотал, два месяца одной треской питался. Веришь, даже в весе не потерял. Но ты прав, хавчик действительно хреновенький. А помнишь буйволятину африканскую? Да и крокодил тушеный тоже ништяк был, под «Муромца» классно шел. Ты, главное, пойми — живые, уже хорошо. В тепле, сыты и мухи не кусают.

— Откуда ты песню эту дикую взял? — спросил Русской. — Слова такие, словно ее для «Машины времени» писали.

— Может, и для нее, — пожал литыми плечами Жора. — Я ее в Интернете вычитал. Слова и в самом деле дебильные, вот и запомнились. А тут к слову пришлось!

Он прислушался к звукам, доносящимся из-за камня, загородившего проход, и неожиданно грянул: