Ячейки имели двойное назначение. При планетарной высадке бот мог сбросить их на высоте пятнадцати — двадцати километров для самостоятельного приземления, а в открытом космосе, случись лоханке попасть под огонь и быть разбитой, ячейки могли продолжать полет к цели самостоятельно — на небольшое расстояние, конечно. В крайнем случае десантник имел шанс протянуть гораздо дольше, чем просто в скафандре, дожидаясь, пока его выловят свои. Из-за такой особенности ДШБ их называли «гидрами». Срубишь одну голову — появляется десяток поменьше.
Устроиться «в спальных каютах» много времени не заняло. Меньше чем через три минуты Маньяк отрывисто запросил у Да Гама о готовности к полету и, как всегда не дожидаясь ответа, стартовал. Бот сильно тряхнуло, а потом мусор и мелочь, брошенные под ноги, со скоростью звука метнулись к задней стенке. Через мгновение сработали компенсаторы. Сначала многострадальный мусор повис в воздухе, потом рухнул на свое законное место — вниз.
Коби успел почувствовать легкое головокружение, сменившееся неуловимым ощущением полета. Кровь нерешительно застучала в висках, в глазах поплыли цветные пятна, но это быстро прошло. Если мощная и точная техника не до конца справлялась с перегрузками, то с каким же ускорением Маньяк рвался к цели?
— Торопится доставить нас на тот свет, — прошептал кто-то рядом. Очевидно, мысли у всех были одинаковые. Репродукторы, без которых общение помимо радиосвязи невозможно, дали возможность услышать шепот сержанту.
— Я тебя запомнил, Хара. Хочешь дезертировать из армии в свой вшивый ад? Не выйдет.
Коби усмехнулся, но почти тут же забыл про забавное высказывание Да Гама. Как всегда, он ударился в размышления — отчасти для того, чтобы не дрожать, — гадая: ударит ли в тебя вражеская ракета или накроет электромагнитным импульсом, зажаривающим до румяной корки, как утку? Малков выключил оптику и посмотрел на освещенную призрачным зеленым светом утробу бота собственными глазами. Рядом в вертикальном положении стояли наполовину прозрачные цилиндры, похожие на гробы, в каких хоронят погибших космонавтов. В какой-то мере они и были гробами. Кому-то наверняка придется умереть, хоть он и не знает об этом сейчас. Если ты жив в данную минуту, то что она значит в масштабах вечности по сравнению с величественной жизнью звезды или галактики? Этот ничтожный час — просто пылинка, которую нельзя заметить. Значит, отметка жизненного пути практически слилась с концом шкалы… И может, тот живой покойник — это Коби? Мысль не вызвала у него страха, ибо смерть ходила рядом давно и он притерпелся к ней. Будь опасность ближе и явственнее, он не замедлил бы испугаться как следует, а пока же лишь флегматично пожал плечами под толстыми броневыми эполетами. В конце концов разумный человек очень быстро осознает собственную смертность. Рано или поздно придет тот час, когда ты умрешь. Что толку бояться неизбежности? По крайней мере заранее. Все покинут этот мир и — кто знает? — возродятся в другом. Кто-то раньше, кто-то позже.
Кто на этот раз? Коби снова оглядел стоящие вокруг коконы. Солдаты в темных внутренностях ячеек напоминали гигантских уродливых личинок. Сегменты брони, суставчатые руки сложены на ребристых животах. Шлемы с острыми клювообразными выступами в нижних частях, набедренные кобуры для карабинов. Все застыли статуями, и ни за что не догадаешься, что творится внутри титаниевой скорлупы. Какие мысли? Страхи, надежды, низменные желания убивать и крушить? Можно только догадываться, исходя из знаний личностей, упрятанных в две оболочки — плотскую и металлическую.
Браун лихорадочно соображает, куда делись две сотни монет, которые он брал с собой в бар? Хех, тогда они славно почудили. Бедный Какашка (так звали незадачливого Брауна все, кто его знал) скоренько допился до беспамятства, поменял на мелкие монеты сразу полторы сотни и потом скакал по столам, разбрасывая их по сторонам.
Далкотт, конечно, всосал таблетку, которую непонятным образом смог спрятать при медицинском осмотре и проверке сержанта. Все знают, что капрал заначил какую-нибудь дурь, но найти ее не в силах. Талант, направленный в русло порока.
Мессье молится богу. Шесть дней в неделю он не помнит про забытого идола наивных предков, кутит и предается блуду, но перед боем его начинают мучить сомнения. Он идет в крошечный кубрик капеллана, отдает столько же денег, сколько Дакотт тратит в неделю на глюки. Возвращается тихий и сосредоточенный, слова не вытянешь.