Фантастика 2003. Выпуск 1

…А из совершенно скучного и даже занудного «Реквиема по Сальери» только и запоминается предпоследняя фраза: «Исполняется гаплык». Зато какова фраза-то, иззавидоваться можно! Кажется, многое писалось Штерном именно из-за любви к игре в слова и словами. Но ведь слова должно складывать в те же самые фразы!..

A propos. Читая вкрапленные в тома мемуары об авторе, так и думаешь: «И я бы мог!» Написать об авторе в смысле. Со Штерном общаться доводилось, и не только после печально-легендарной «первой штерновской рюмки». Приходилось беседовать и о серьезном, в том числе именно об анекдоте как жанре. Как-то я по косточкам разобрал перед Борисом Гедальевичем одну из вещей этого цикла («Лишь бы не было войны…»), упирая именно на безразмерность повести, легко сводимой к трехстраничному рассказу. Да и что за юморок такой — превратить Пальмиро Тольятти в Тольятти же, но Пальмиру? Трансвестирование отца еврокоммунизма — неужели так весело?

Борис Гедальевич согласился — и, как мне показалось, не только из желания отвязаться. Он вообще выдал тогда очень много нелицеприятного и резкого, причем не о написанном коллегами — о том, что создал сам. Однако это уже совсем иной рассказ.

И вновь — оговорочка. Все-таки без «Лишь бы не было войны…» едва ли состоялся бы «Эфиоп». Так и чувствуется на лучших страницах повести прогорклый дымок от труб «Леульты Люси». Но в целом…

Тем ярче на фоне остального сияет «Да здравствует Нинель!». Пересказывать и хвалить вещь бессмысленно, ибо пересказано и нахвалено, можно лишь еще раз подчеркнуть, что в этом коротком тексте собрались вся боль — и весь гнев человека, утратившего не Державу, а Родину. «Какая б ни была Совдепья…» Да не Совдепья, Борис Гедальевич, не Совдепья! Разве землю, по которой всю жизнь ходил и в которую довелось лечь, можно называть так?

Видно и другое, незаметное несколько лет назад при первом прочтении дивной повести о поисках пропавшей Эсэсэсэрии. «Нинель» — ступенька к «Эфиопу», может, самая главная. Или таинственно сгинувшая Москва сильно отличается от столь же таинственно спрятанного Офира, а Шлиман-археолог от Гамилькара-шкипера? Разве что финал романа куда более печален. В «Нинели» все-таки Рось жива и — будет жить вечно.

Ну а все остальное, то, что идет вслед за «Сказками»… Остальное — уже вне критики и обсуждения. Разве возможно всерьез разбирать достоинства и недостатки «Производственного рассказа № 1» или «Повестки»? Настоящую Литературу почувствуешь сразу. Борис Штерн, мы знаем это, очень ценил Слово — и очень гордился тем, что он Им владеет. И лучшие вещи автора столь же гордо подтверждают — это правда. Пробу снимать нет нужды, она видна издалека, даже если читано и не год назад, и не два. Так к чему доказывать, с кем спорить, что это и есть Литература? Можно лишь вновь прикоснуться к благородной бронзе, потереть локтем патину, подышать на нее, вспомнить, улыбнуться…

Это было хорошо. Это и сейчас очень хорошо, как хороши уцелевшие в Реке Времен творения античной Эллады и средневековой Окситании. И какая мне разница, что проблематика «Производственного рассказа…» сгинула во все той же Реке две пятилетки назад, а натужные заботы трудно думающего академика-динозавра лично мне были параллельны еще в те годы? Просто очень, очень хорошая проза, которую приятно читать в любую эпоху. Так читайте те, кто понимает! Даже выросшие не тогда, даже чурающиеся Истории, прочтя это, что-то почувствуют, и бронзовая патина под их дыханием на миг станет теплой.

…И, может, кто-то из этих, молодых да компьютерных, сумеет разгадать недоступную для меня тайну потрясающего рассказа «Отпусти домой»!

Странно, в этих, самых лучших своих вещах Штерн кажется мне не современником, пусть и слегка старшим, а чуть ли фронтовиком из поколения Окуджавы, в крайнем случае писателем того самого первого призыва «дворников и сторожей» (так ведь и это было, работал Борис Гедальевич сторожем!). Такие вещи, как «Повестка» и «Отпусти домой», вполне могли быть напечатаны не в «застойной» «Химии и жизни», а в «Юности» конца 50-х. И «Вопли», и «Рыба любви». А великая «Шестая глава…» — разве не типичное раннее-раннее диссидентство, когда и в подполье старались говорить обиняком? И даже не верится, что «Записки динозавра» создавались в «перестройку», их бы в «Фантастику-1964» (ту, где «Суета вокруг дивана»), а то и в предыдущую.

Да, Борис Штерн, увидевший и описавший Эпоху, ее Слом и смутные контуры Прекрасного Нового мира, все-таки душой оставался «там». «Здесь», на пороге Прекрасного Нового, для Штерна как писателя не было уже НИЧЕГО. Повторюсь, это ни хорошо, ни плохо, это данность, как и монумент, прекрасный монумент, уже покрытый зеленоватой патиной, — Памятник замечательному Мастеру Слова. И не надо поминать о том, что кумиров творить негоже. Мы не творили Памятник, он вырос сам, тем более что и камень его нерукотворен, и бронза. Да и не простая эта бронза, ведь я уже намекал: стоит лишь потереть рукавом, подышать на тронутую патиной поверхность…