Фантастика - жанр серьёзный!..

Но это еще не всё. Кроме дедовского дома был и еще и «основной», где жила моя семья. Тут мы плавно переходим от «генетической» литературной предрасположен­ности к влиянию собственно культурному, к той духовной среде, культурной почве, которая меня сформировала. Едва мне исполнилось семь лет, моя мать развелась с отцом, а потом вышла замуж за композитора, профессора Московской консерва­тории Марка Владимировича Мильмана, и мы переехали жить к нему. Об отчиме хотелось бы сказать чуть поподробнее. Любимый ученик Нейгауза, великолепный пианист, он был педагогом, что называется, от Бога. Достаточно привести одну цифру: более 50 (!) его учеников стали победителями различных международных музыкальных конкурсов. Да и композитор он был действительно хороший, просто со­чинял не «попсу» и не получил должной известности (к сожалению, многие хорошие композиторы, как, впрочем, и настоящие талантливые писатели, после смерти оказы­ваются забытыми, и их творчество становится, по сути, никому не нужным). Но под­линную известность у широкой публики он приобрел, основав при Доме композиторов Московский музыкальный камерный клуб, которым и руководил бессменно целых тридцать лет. Каким образом ему удавалось в «высоких» чиновных инстанциях проби­вать разрешения на исполнение тех или иных нежелательных, полузапрещенных, а то и вовсе запрещенных произведений (и отечественных, и зарубежных), до сих пор для меня загадка. Но - пробивал! Это было просветительство в лучшем смысле слова. Разумеется, на заседаниях клуба всегда был аншлаг, билетики спрашивали далеко на подступах к Дому композиторов.

В те времена, в 50-е и 60-е годы, было нормой, чуть ли не правилом «хорошего тона», чтобы профессионалы разных специализаций водили дружбу друг с другом. «Физики» общались с «лириками» и наоборот. Такие контакты, безусловно, умствен­но и духовно обогащали и заодно, что, может быть, важней всего, создавали ощуще­ние культурно-интеллектуальной спайки, нерасчленимости и реальной перспектив­ности этой самой культуры, которую советская власть пыталась всячески усреднить, нивелировать и превратить в нечто утилитарное, подлежащее манипулированию по любому поводу и в любой момент.

К примеру, мой отчим дружил и с великим артистом Качаловым, невзирая на большую разницу в возрасте, и с Сергеем Михалковым, и с Ираклием Андрони­ковым, и с Ильей Эренбургом, и с обоими Маршаками - врачом и поэтом, и с фи­зиками Фейнбергом и Шапиро, и с художниками Рыбченковым и Краснопевцевым (один - абсолютный реалист, другой - убежденный авангардист). Я уже не говорю про коллег по «музыкальному цеху»: Гедике, Нейгауз, Рихтер, Ростропович, Фрид, Клюзнер. Многие из них бывали у нас дома, одних я просто хорошо запомнил, а, скажем, с Фридом и Фейнбергом, опять же невзирая на разницу в возрасте, дру­жил всю жизнь. Да и матушка моя, пианистка по образованию, ученица знаменитого Гольденвейзера, тоже была знакома со многими незаурядными людьми, которые неоднократно приходили к нам в гости.

У нас в семье ценились прежде всего непрерывное познание нового, общая обра­зованность, приобщенность к высшим достижениям мировой культуры, стремление к самостоятельному творчеству. Именно в этом и виделось подлинное проявление духовности человека. К тому же не надо забывать, какие были времена. Создавались новые поразительные технологии, фундаментальные научные открытия следовали одно за другим, бурно развивалась кибернетика, вслед за первыми искусственными спутниками планеты в космос наконец-то полетел и человек. Казалось, мир стоит на пороге фантастического расцвета, о котором так мечтало человечество. О коммуни­стическом маразме, насильно внедрявшемся во все сферы нашей тогдашней жизни, я сейчас не говорю.

- Но ты его чувствовал, осознавал всю пагубность его?

Конечно, нет. Был слишком мал и по-хорошему наивен. Оттого мечта преобладала. «Кого мы возьмем с собой в коммунизм?» - спорили в школах на пионерских собрани­ях. Как будто есть некая зона, огороженная колючей проволокой, и вот там, внутри - этот самый коммунизм, доступный лишь по списочкам и через узкую калитку. Но, повторяю, подобные мысли и подобные сравнения стали приходить гораздо позже, а в те годы.