Фарфоровый солдат

– Ты всегда против. Даже была против того, чтобы спрятать у нас Сильвию, помнишь? Это ребенок и в придачу сирота. Нельзя держать его под колпаком. Надо постараться сделать так, чтобы он мог думать не только о смерти матери, о бесконечной войне и об отце, который, возможно, никогда не вернется. Чтобы у него работало воображение. Чтобы он развивался. Читал, писал, рисовал и даже безобразничал.

– Эмиль, сейчас война! Ты понимаешь, что будет, если его увидит какой-нибудь мерзавец? – говорит бабушка.

– Нас всех могут убить. Всех! – причитает тетя Луиза.

Мои мысли – разбитое зеркало. Вижу там себя перекошенным. Прикоснусь к осколку – обрежусь до крови, до крика. Каким же я выгляжу лохом с этой неразлучной тетрадкой, со своей невозможной любовью, с аистихой и тайной шкатулкой. Но быть чуток лохом – оно и неплохо. Так легче, мама. Я обнимаю твою тень, и я не плачу. Я дышу. И чувствую себя живым, таким по-настоящему живым, что чувствую тебя живую.

– Мену – хороший парень, – говорит Эмиль. – Надо только найти к нему подход. Можно сделать ему сюрприз: принести шкатулку и показать, что в ней. Какие-то вещи он поймет и, по крайней мере, больше не сбежит в лес искать ее.

– Ни в коем случае! – хором протестуют бабушка с тетей Луизой.

Опять молчание. В телефоне слышно, как они дышат, тетя Луиза возмущенно сопит.

– Ну, хватит, пошли спать! – командует бабушка. – Всем полезно хорошенько выспаться в своей постели.

Убегаю наверх, в твою спальню. Когда злишься, в ней особенно тесно. Я больше не могу спокойно тут сидеть. Хочется все переломать. Если бы можно было хоть в хлев пойти, Штоль и Май такие смирные, глядишь, и я бы с ними присмирел.

Нет и нет!

Небо, холод, дядин велик – вот что мне нужно. А потом прижаться к Сильвии и согреться.

Прижаться бы к тебе, почувствовать твой запах. Я открываю шкаф, ищу тот свежий аромат твоей постиранной одежды. Но он почти исчез. Лавандовый аромат из прошлой жизни. Пахнет скорее пылью, я чихаю. Но все же что-то ощущается. Или мерещится.

И о Сильвии думаю. Желания под стать ее жилищу. Ведь чердак – преддверие небес. Там можно умереть от сброшенной на крышу бомбы, можно мечтать вблизи от звездного крошева.

Одна мысль не отпускает меня, прекрасная и жгучая. Поцелуй. Сильвия. Теперь, когда я набрался опыта, глядя на Эмиля с Розали, наверное, справлюсь и сам. Обнять ее, почувствовать кожей две жарких точки и прильнуть на долгий ненавек. Как на свадебных фотографиях: знаешь, что вечность не так уж и вечна, но на короткий миг поверишь в невозможное.

Вот он, мой антидот, – всего лишь поцелуй.

Мне полегчало только оттого, что я о нем подумал.

Фромюль,

11 декабря 1944

Вот уже месяц, как все смотрят на меня с упреком. Тетя Луиза – потому что и правда злится. Бабушка – чтобы я больше никогда не делал таких глупостей. Эмиль – только при бабушке. Одна Марлен Дитрих меня не осуждает.

Иногда я сижу и перебираю ее перышки. Долго-долго. Как будто выискиваю в них слова для любовного письма к Сильвии. Само собой, я и тебе писать не перестану. Но пусть и она тоже что-нибудь получит.

“Мне хочется погладить Ваши волосы, на вид они легче перышек Марлен Дитрих”.

Рву в клочья один черновик за другим. Из-за чего страниц в тетрадке становится все меньше.

Сегодня немец с изящными ручками проторчал на кухне целых два часа. И ушел, не купив ни конфетки. Я пытался подслушать с лестницы, о чем они с бабушкой говорят, но они шептались так тихо, что не помог даже мой телефон на веревочке. Но говорили по-французски, причем немец – этаким мирным голосом.

– Что за черт, откуда такой мирный немец? – нечаянно подумал я вслух.

Когда он наконец ушел, бабушка заперла лавку, включила радио лорда[13] и позвала Эмиля с тетей Луизой. Голос диктора объявил, что войска генерала Паттона преодолели линию Мажино[14]. То самое подземное убежище, где вроде бы прячется папа. Может, теперь он скорее вернется? Может, пришлет мне письмо?

“Освобожден Страсбург!”

– До нас всего шестьдесят километров! – радуется Эмиль.

“Американская армия продвигается по направлению к Битшу, невзирая на предпринятую немцами 6 декабря контратаку. Вчера бой завязался у Битшской крепости”[15].

– Фрицам конец! – снова ликует Эмиль.

– Новости хорошие, но надо сохранять спокойствие. Мы правильно сделали, что не поддались панике, когда казалось, что все безнадежно, давайте же теперь не будем тешиться надеждой прежде времени.

Но я на другом конце веревочного телефона все-таки не могу не потешиться.

Чтобы замаскировать свою радость чем-то вполне обыденным, бегу в курятник. Люблю смотреть, как ходит Марлен Дитрих, стараясь не наступать на помет – точь-в-точь городская девица приехала в деревню в неподходящих туфлях.