Фарисей

– Олег Сергеевич, – почти ласково заговорил он, – можно один нестандартный вопросик?.. – И когда тот утвердительно кивнул, продолжал: – Вы у нас молодой перспективный инженер с исследовательской жилкой. Положа руку на сердце, скажите, вы когда-нибудь о смысле своего бытия задумываетесь?

– О смысле бытия?.. – растерянно повторил Плотников. – Да как-то нет… Лет в двадцать задумывался!

– И к какому же итогу вы пришли в двадцать лет? – Растерянность на лице Олега Сергеевича сменилась сначала недоумением, а потом и замешательством.

– Я-я… – даже начал заикаться он, – мне-е кажется, что смысл жизни в самореализации личности…

– Неплохо, – согласился глубокомысленно Тропотун. – И с пафосом заявил: – Человек не должен быть игрушкою в руках судьбы! Судьбу куют своими руками!.. Так?

– Ну, в общем, так… – кивнул Плотников как-то неуверенно и бросил на заместителя директора быстрый взгляд – не смеется ли над ним тот?

На украшенном залысинами челе Станислава Сергеича лежала тень серьезного раздумья. После длинной паузы он наконец сообщил:

– Лет двадцати я смотрел на вещи так же.

– А теперь?

– У каждого возраста свои заблуждения, – уклончиво ответил Тропотун. – А, в сущности, любой шаг лишь ведет к смерти!

– Я представлял вас оптимистом…

– Иллюзии – удел молодости, – невесело усмехнулся Станислав Сергеич. – Ну а неприкрытая истина – наказание старикам.

Тотчас он, однако, спохватился. Покинет Плотников его кабинет и будет потом развлекаться: начальство философствовать изволило!.. Поэтому Станислав Сергеич тонко улыбнулся и сказал приятнейшим тоном:

– Ко мне перед вами Шнайдер заглядывал, о вашей супруге очень хорошо отзывался… – и после крохотной паузы добавил, как бы стараясь загладить допущенную неловкость, – как о специалисте…

Олег Сергеевич паузу отметил, и на его скулах обозначились желваки.

– Я за Ирину рад, – выговорил он через силу и покраснел.

– Да-да, – продолжал отечески иезуитствовать Тропотун, – всегда приятно, когда начальство отмечает положительно своих сотрудников. Я тоже считаю вашу жену прекрасным специалистом…

Из его кабинета Плотников выскочил, как ошпаренный.

Станислав Сергеич проводил ревнивого завлаба насмешливым взглядом – и забыл про него. Юность смерти не страшится… Думал он. Отчаяние юности проистекает из переизбытка жизненных сил. Для нее смерть – философская абстракция, игра, идея, отодвигаемая чувством и рассудком на десятилетия, и потому теряющаяся в дымке времени. Но когда тебе за сорок… Словно со стороны он видел себя, сидящего в кресле. Вот он пододвигает пачку сигарет, закуривает – цветущий зрелый мужчина. Сердце сжалось в тоске, таким отстраненным и печальным виделось ему собственное лицо.

Заставив себя преодолеть оцепенение, он встал и подошел к окну. Лето было за окном. Кучерявые белые облачка плыли в синеве небес. Именно на таких облачках, пушистых и крутобоких, художники Возрождения любили писать пухленьких ангелочков-детишек. Уже давно звонил телефон, но Станислав Сергеич стоял, смотрел в окно и даже головы не поворачивал: суета теперь не для него.

Вторая соломинка

Станислав Сергеич отнял от спружинившей кнопки звонка указательный палец и надел на свое лицо бесшабашнолегкомысленную личину. Он ждал – за дверью было тихо. Тогда он снова вызвонил «фирменный», сложной конструкции личный звон – за дверью стояла глубокая тишина. Неужели она меня обманула? Удивился он. Вера человек обязательный, и уж если пообещала… До слуха его донесся снизу дробный стук каблучков – кто-то очень спешил.

В лестничном пролете показалась мальчиковая Верина головка, Вера бежала, перепрыгивая ступени. Увидев Тропотуна, тотчас принявшего слегка обиженный вид, она разулыбалась и, не успев еще отдышаться, стала извиняться за отсутствие транспорта, очередь в колбасный и, вообще, за сплошное невезение, которое преследует ее, бедную, с самого утра. «Вот, даже пакет с яйцами уронила – там теперь наверное омлет!» – совала она в руки Станиславу Сергеичу белый, с ярким рисунком хозяйственный пакет. «Да верю, верю», – с усмешкой отбивался он.

Болтая, улыбаясь, пожимая плечами в ответ на его замечания, она отперла наконец входную дверь и посторонилась, чтобы он вошел первым. Тропотун сделал шаг, другой – и понял, что ступает по воде.

– Ойй! – вскрикнула Вера, вошедшая следом, и бросилась в ванную. На бегу она поскользнулась и плашмя упала на залитый водою голубоватый линолеум, выкинув далеко вперед руку с пакетом, в котором погибли последние еще остававшиеся в родной скорлупе яйца.

Испуганный, он кинулся к ней. Но она уже села и снизу вверх мрачно на него поглядела. Потом, ухватившись за его руку, поднялась, машинально отряхнула мокрый подол платья и философски заметила:

– Все должно было кончиться именно этим! – и мокрая, в облепившем ее красном платье, с самым решительным видом захромала в ванную.