Фашисты

И опять прилепил ладонь к носу. Кажется, он готов был засосать её целиком. Он постанывал и закатывал глаза.

— Мы проиграли войну.

— Я слышал, — ответил Вольский.

— Мы проиграли войну.

— Ага.

— Мы проиграли войну.

— Кому?

— Мы проиграли войну.

Вольский пересел на край. Мужчина подвинулся. Рука у него была тонкая, обветренная, неприятная.

— Мы проиграли войну.

— Оставьте меня в покое.

Мужик сунул в ноздри указательный и средний палец и втягивал, втягивал, втягивал воздух.

— Бы проиграли войду.

Вольский посмотрел на часы.

— Бы проиграли войду.

Мужчина вытащил влажные пальцы.

— Мы проиграли войну.

Вольский хотел уйти в конец коридора и ждать там. Но не успел. Боль врезалась в бок резко, стремительно, будто скорый поезд. Он завыл и согнулся. Мужчина стонал и сучил ножками.

— Мы проиграли войну. Мы проиграли войну. — Жадные вдохи. — Мы проиграли войну.

— Заткнись, — выдавил Вольский.

— Нюф, нюф, нюф. Мы проиграли войну.

— Закрой рот, скотина!

— Мы проиграли войну.

Вольский схватился за лицо. Вцепился зубами в ладонь. Выгнулся. Потом упал на колени.

— Мы проиграли войну. Мы проиграли войну. Мы проиграли войну.

С огромным трудом Вольский смог встать и влепил психу пощёчину. Тот умолк лишь на секунду и снова взялся причитать. Вольский отвесил ему вторую пощёчину. Потом третью. Он хлестал его по сальной роже, пока не заболела рука. И не сразу заметил, что бок прошёл. По животу разливалось нежнейшее тепло. Как после оргазма. Мужчина хлюпал разбитым носом и скулил. Лицо его было перепачкано жиденькой кровью.

— Я сдаюсь, — прошептал он и поднял руки.

Вольский наклонился.

— Пошёл отсюда вон, пока я тебя не пристрелил, как бешеную собаку.

Псих опустил правую руку к носу и тяжело задышал. Из кабинета вышла бледная и очень худая женщина. Она скользнула взглядом по Вольскому, по его «военнопленному» и сказала:

— Проходите, кто там из вас следующий.

Вольский зашёл. Кабинет был пуст. Оглядевшись, он сел за стол. Кашлянул. Прошло несколько минут. Потом тяжёлая портьера, закрывающая окно, шевельнулась, и появился мужчина лет сорока пяти в белом халате, с аккуратно причёсанными волосами и редкими, как у старшеклассника, усами.

— Я к доктору Кузнецову, — сказал Вольский. — У меня направление из поликлиники.

— Кузнецов Игорь Игоревич, — отозвался врач и прошёл к столу.

Вольский протянул направление.

— На вашей руке кровь, — заметил Кузнецов.

— Она не моя.

— Чья же?

— Там в коридоре сидит мужик, я надавал ему пощёчин.

— Вот как? Любопытно.

Он выбрался из–за стола, выглянул в коридор и вернулся.

— Там никого нет.

— Сбежал.

— Вы плохо поступили.

— Знаю. Я уже не мог терпеть его причитаний.

— Что он говорил?

— Он говорил, что мы проиграли войну.

Кузнецов вздохнул.

— Но ведь он прав. Мы проиграли войну.

Вольский внимательно посмотрел на врача.

— Игорь Игоревич?

— Да, любезный?

— Можно мне помыть руки?

— Считаю, сделать это необходимо, — сказал Кузнецов.

— А где?

— В коридоре есть туалет.

— Спасибо.

Вольский вышел из кабинета, быстро прошагал по коридору, спустился на первый этаж и кинулся к выходу. На улице он, озираясь, закурил. Кровь на руке засохла и неприятно пахла железом. Его потряхивало от возбуждения. И в голове, как молот, стучала мысль: «Мы проиграли войну. Мы проиграли войну. Мы проиграли войну». Он зашёл в «Пятёрочку», купил бутылку воды и вымыл руки. В кармане запел смартфон. Номер был незнакомый.

— Слушаю, — сказал Вольский осторожно.

— Это я, — ответил женский голос. — Простите, что вчера не позвонила. Наелась макарон по–флотски и уснула.

— Вы кто?

— Катя. Вы скушали зефир? Хотела поинтересоваться.

— Зефир? Нет. Я его спустил в унитаз.

Она издала вопль раненой волчицы. Вольский нажал отбой и занёс номер в чёрный список. Этой чокнутой бабе также не повредила бы порция крепких, отрезвляющих оплеух. И Кузнецову. Вольский представил, как лупит психиатра по роже. Тот выставляет перед собой белые ладони и просит одуматься. Но ярость и неприязнь лишь крепнут от этих жалких причитаний. Он хватает Кузнецова за шиворот и тащит к окну. Его головой выбивает стекло. А потом, сграбастав, как богомол муху, вышвыривает со второго этажа. Кувырнувшись в воздухе, тот шлёпается об асфальт. Сверху на Кузнецова сыплются осколки стекла и врезаются в живот. Он корчится и елозит ногами.

Чувствуя странное, щекочущее возбуждение, от которого перехватывало дыхание и крутило в животе, Вольский спустился в метро и зашёл в полупустой вагон. В голову продолжали лезть дикие фантазии. Вспомнив быдлана, забравшего сигареты, он представил, как протыкает ему горло ножом. Тот, скуля, ползает на карачках, пытаясь удержать кровь. Она ручейком течёт сквозь пальцы и крупными каплями падает на асфальт.

Размечтавшись, Вольский чуть не проехал свою остановку. Он выскочил из вагона и врезался в сотрудницу метро. С головы у неё свалилась красная пилотка.

— Извините, — сказал он и поднял пилотку.

— Вы что, с ума сошли? — спросила испуганно сотрудница.

Это была симпатичная женщина лет тридцати пяти в синей униформе.

— Я не знаю, — отозвался Вольский и бросился бежать.