Фауст

Действительно, без точной передачи гетевской мысли остаются непонятными слова мистического хора о вечно женственном, о подлинно божественной силе любви, без которой невозможна ни человеческая жизнь, ни человеческая деятельность.

Выпуская в свет перевод Константина Иванова, мы как бы исправляем ошибку истории и возвращаем другим поколениям то, что переводчик хотел подарить своим современникам. Конечно, делаем это — не по своей вине, а по нашей общей беде — с большим историческим опозданием. Однако мы уверены, что высокохудожественный перевод Константина Иванова найдет своего читателя и будет воспринят им как выдающееся достижение своего времени, сохранившее это значение по сегодняшний день.

Ирина Алексеева БЕСКОНЕЧНОСТЬ ПОСТИЖЕНИЯ

I.

Как проникает художественное произведение в другую культуру? Как осваивается в нем? Какие новые ценности может приобрести принимающая культура? И какую роль во всем этом процессе играет перевод?

В простоте душевной нам кажется, что художественные произведения в другую культуру проникают через перевод. В отношении масштабных, вечных книг это не совсем так. О великих книгах начинают говорить, еще когда они создаются. И мнения о них составляют, когда первым счастливчикам удается прочитать их в подлиннике.

Лишь немногие произведения мировой литературы столь настойчиво осваивались русскими переводчиками. Этой чести удостоились, наверное, только три имени. Это Шекспир, Райнер Мария Рильке и Иоганн Вольфганг Гете.

Первые сведения о «Фаусте» Гете появляются в России в конце 70-х гг. XVIII века в некоторых печатных источниках; сам Гете публикует I часть в 1808 г., а вторую завершает перед самой своей смертью, в 1832 г. Гете к началу XIX века в России уже очень популярен (переведен на русский язык «Вертер», лирические стихи), «Фауста» ждут, а когда он публикуется в Германии, конечно, сразу знакомятся с ним.

Начало рецепции «Фауста» было положено В. А. Жуковским, который в 1817 г. пишет стихотворение «Мечта. Подражание Гете» — по мотивам «Посвящения» к «Фаусту». После этой прелюдии, которая задала тон всему последующему освоению «Фауста» в России, каждая новая попытка освоения этого текста так или иначе — как ни тривиально это звучит — была, с одной стороны, этапом приближения к постижению великого оригинала, а с другой — опытом постижения именно того, что запрашивает данная эпоха. При этом великий подлинник выступает не только как предмет изучения, но и как отправная точка для собственного творчества.

Следующим после Жуковского был А. С. Грибоедов; в 1825 г. он публикует «Пролог в театре», на треть удлинив отрывок своими собственными стихами и заостряя гетевскую иронию, которая приближается по стилю к сатирическому тону «Горя от ума». Вообще, как отмечает В. М. Жирмунский, первый исследователь рецепции Гете в России, очень показательны первые отрывки, которые выбирали для публикаций переводчики; приоритеты диктовались литературными вкусами и идеологическими установками[255]. С конца 20-х до конца 30-х гг. господствует романтический «Фауст». Д. Веневитинов, Ф. Тютчев, К. Аксаков выбирают отрывки, стоящие под знаком космического чувства природы: сцену заката, явление духов земли, монолог Фауста из сцены «Лес и пещера», гимн архангелов из «Пролога», описание весны, лирические сцены, связанные с Гретхен — песню за прялкой, молитву перед образом богоматери и т. п. Однако, дополняя суждение Жирмунского, отметим, что всякий раз в переводах отрывков отражается и индивидуальный стиль переводчика. Так, для Веневитинова свойственен элегический тон, который знаком нам по его собственным элегиям, Тютчев же избирает патетическую торжественность в стиле «младших архаистов»:

Морская хлябь гремит валами
И роет каменный свой брег
И бездну вод с ее скалами
Земли уносит быстрый бег.
(Из «Гимна архангелов».)

Кстати, Тютчев первым пытается передать в другом отрывке (песня Гретхен «Король Фульский») дольники немецкого народного стиха (в посмертных изданиях эта специфика была сглажена).

Переводчиков следующего десятилетия — 40-х гг. — начинают интересовать социальные мотивы. Так, и молодого И. С. Тургенева, и Н. П. Огарева в «Фаусте» интересует то, что характерно было для восприятия поэзии в рамках герценовского кружка — тематика социальной жалости к женской доле. Тургенев переводит сцену в тюрьме, представляющую собой развязку трагедии Гретхен; Огарев также выбирает две сцены I части, связанные с трагической судьбой Гретхен[256]. Отметим, что в 1855 г. Тургенев пишет повесть «Фауст», в которой не только продолжает разработку темы Гретхен как ассоциативного ряда к трактовке судьбы своей героини, но и показывает гетеанство как бытовое явление в России конца 30-х гг.