Фауст

С другой стороны, примерно в то же время интерес переводчиков (очевидно отражающий запросы русского читателя) переносится на философские монологи Фауста и его диалоги с Мефистофелем. Об интересе к «Фаусту» как «трагедии мысли» свидетельствуют первые фрагменты опубликованных переводов Струговщикова и Грекова. Этот «критический» Фауст доминирует на протяжении всей второй половины XIX века.

Первый полный перевод «Фауста» (часть I) принадлежит Эдуарду Губеру; еще в рукописи он был запрещен николаевской цензурой в 1835 г. и в 1838 г. опубликован с цензурными купюрами (300 строк заменены многоточиями как «богохульные» и «кощунственные»). II часть Губер представил в виде пересказа с поэтическими вставками. В целом же губеровский перевод отражал средний уровень поэтического перевода 30-х гг., уступая фрагментам Тютчева и Веневитинова, но задачу свою выполнил: познакомил широкого читателя с полным текстом «Фауста».

Следующий переводчик полного «Фауста» М. Вронченко шел по стопам Губера: он также представил II часть в пересказе, с прозаическим переводом отдельных сцен. Однако перевод отмечен явной «самоцензурой»: ориентируясь, очевидно, на те места перевода Губера, которые были купированы, Вронченко заменяет богохульные строки на благочестивые. Но поэтической задачи он перед собой, видимо, вообще не ставил; в результате получился «подцензурный» Фауст, отражающий из всех замеченных переводчиком мыслей Гете только разрешенные; при этом Вронченко поддержал и укрепил в читателях уже появившуюся тогда мысль о том, что II часть «Фауста» Гете не удалась.

Мысль эту в читательском сознании парадоксальным образом укрепляет и следующий по времени перевод А. Овчинникова 1851 г. Впервые в поэтической форме перед читателями предстала вторая часть «Фауста». Однако переводчик, то ли в духе постромантизма, то ли в духе раннего культурного историзма создает текст не просто в фольклорном ключе, он придает ему какой-то раешный областнический колорит, призывая самого себя «собраться со всем духом сказочного мудрословия»[257]. Вот образец того, как передается Weibergeklatsch (в дословном переводе Женская болтовня, а у Овчинникова — Бабьи звяки):

Там на четверке колесят…
Фыряет — знать-то прокурат;
А трутень фофанит с занят,
Сам испитой — живья ни-ни!
И тих — никшни! хотя щипни;
Одышкой чахнет искони…

Фактически переводчик превращает наиболее сложную для восприятия вторую часть «Фауста» в словесную забаву, что могло способствовать только ее дискредитации.

Гораздо более серьезный интерес вызвал новый перевод первой части, выполненный А. Струговщиковым (1856 г.). Его версия отличается гладкостью языка, многословностью и… тривиальностью, беллетристичностью. Неудивительно, что такая облегченная трактовка трудного текста пользовалась успехом у читателя: ведь трудная работа чтения, связанная с преодолением сложной формы и многослойных образов, — не всякому по плечу. Кстати, легенда о том, что переводчик шесть раз перевел текст, а потом сделал нечто среднее, подтверждает наше впечатление: видимо, основная установка и заключалась в создании «среднего» удобочитаемого текста.

Далее новые переводы трагедии появляются все чаще, с перерывом в несколько лет, а иногда и по два за один год. Отметим продолжение той линии, которую начали переводчики, не интересующиеся поэтической формой текста: в 1902 г. появляются переводы А. Соколовского и П. Вейнберга в прозе. Но, пожалуй, в этот период они отражают уже более серьезный взгляд на подлинник; оба переводчика поясняют свою позицию, подчеркивая чрезвычайную сложность и формы, и содержания, и считая невозможным в столь сложном произведении передать обе ипостаси, делают свой выбор в пользу содержания.

Однако продолжается и поэтическое освоение «Фауста». Среди них две версии отличаются крайним буквализмом — А. А. Фета (1882—83 гг.) и В. Я. Брюсова.

Все более заметной становится также и ироническая рецепция темы «Фауста», которая характерна особенно для начала XX века. В качестве типичного примера можно назвать шутливую пьесу А. Шавельского «Фауст. Пародия-шарж в 1 действии», изданную в 1916 г.[258].

И, наконец, более типичными среди полных переводов в стихах 2-й половины — рубежа XIX—XX веков являются перевод Н. А. Холодковского, который отразил средний уровень классического наследия русской поэзии, и несколько поздний, впервые публикуемый в настоящем издании перевод К. А. Иванова, в котором первые исследователи подчеркивают не только типичный уровень литературного русского языка поэзии конца XIX века, но и первую, уникальную в своем роде глубокую трактовку второй части, с усилением трагического, даже апокалиптического начала в ней.