Фаворит

Меня заботило теперь только одно: не подставить под удар спину. «Вероятнее всего, – думал я, – меня постараются увлечь куда-нибудь подальше от людских глаз, как проделали это с Джо. Ипподром – слишком людное место для убийства».

Скорее всего, мне следовало ожидать удара ножом. Удара под ребро. Этот прием удался в случае с Джо, и у ножа то преимущество, что это оружие бесшумное и точное. Нож остается в теле жертвы, и убийца избавлен от забот, связанных с необходимостью отделаться от орудия убийства. Французские стальные кухонные ножи, одним из которых был убит Джо, продаются в любой скобяной лавке, это слишком обычная вещь, чтобы стать серьезной уликой. Я предпочитал быть наготове. Пальцы сжимали тугой сверток пенсов в моем кармане.

Я надеялся, что, защищаясь, сумею оглушить убийцу: надо только, чтобы удар пришелся в висок. Я доставляю его в бессознательном состоянии к инспектору Вейкфилду, и ему предъявят обвинение в покушении на убийство. Я верил, что Вейкфилд с его бульдожьей хваткой в таких условиях вырвет признание у самого заядлого преступника и что в случае удачи мы получим ключ к личности Тивериджа. Конечно, меньше всего можно было ожидать, что Тиверидж заявится сюда собственной персоной. Я верил его хриплому заверению по телефону, что он лично ненавидит насилие и грязную работу, при виде которой его затошнило бы, поручает другим.

Я переоделся, взвесился, поболтал в весовой и пошел по своим обычным делам, все время напряженно ожидая неприятностей.

Ничего не происходило.

Никто не отзывал меня в сторону для обсуждения личных вопросов. Никто не проявлял подозрительного интереса к тому, что именно Джо сказал мне перед смертью. Конечно, убийство Джо Нантвича оставалось главной темой разговоров, но она как-то утратила остроту к концу дня, и живые лошади стали представлять больший интерес для завсегдатаев весовой, чем мертвый жокей.

Адмиралу предстояло скакать в пятом заезде. К концу четвертого мои нервы несколько успокоились, испарилось, будто его и не было, ощущение напряженного ожидания удара в спину. Я пробыл здесь уже более трех часов – человек с важной информацией, напрашивающийся, чтобы ему заткнули рот навсегда, – а против меня не было сделано ни единого выпада. Я-то думал, они возьмут с места в карьер.

Мне снова, уже не впервые, пришло в голову, что последствия в организации Тивериджа почему-то никогда не следуют сразу за причиной. Джо был убит через двое суток после того, как показал коричневую бумагу в Ливерпуле. Предупреждение мне по телефону последовало через два дня после того, как я начал распространяться о проволоке, погубившей Билла. Для истории с фургоном потребовалось не менее суток. Бристольская проволока была натянута для меня через два дня после моей экскурсии в контору «Такси Маркони».

Можно было подумать, что утренние телефонные звонки Тивериджа к Филдеру – единственное средство связи между ними и что Филдер не имеет других путей для передачи срочной информации. Должно быть, Тиверидж видел меньше вреда в задержке информации, чем в том, чтобы давать кому бы то ни было свой адрес и телефон и таким образом рисковать тем, что его обнаружат.

Подавленный, я пришел к выводу, что моя старательно разыгранная ложь не достигла ушей, для которых предназначалась, и мысленно обозвал себя идиотом. Изображать приманку для коварного врага, который даже не знает о том, что должен на тебя напасть, – ничего глупее не придумаешь.

Стараясь освободиться от этой обидной мысли, я пошел на смотровой круг вместе с Питом седлать Адмирала. Лошадь Билла, ставшая теперь моей, выглядела, как всегда, блистательно. Красивая голова, широкая грудь, гладкие сухожилия и хорошие кости ног делали из нее тот совершенный экземпляр скакуна, каким должен быть стиплер высшего класса.

– Хоть он и не был на скачках с того страшного дня в Мейденхеде, но сохранил форму, – сказал Пит, любуясь Адмиралом. – Ты не можешь проиграть, просто спокойно держись в седле, пока не привыкнешь к нему. Увидишь, сколько в нем силы. Билл обычно сразу возглавлял скачки, но тебе это не потребуется. Он совершит рывок с любого места.

– Я сделаю, как ты говоришь, – заверил я.

Пит толкнул меня в бок.

– Адмирал снова фаворит, – сказал он. – Если ты испортишь сегодняшнюю скачку, публика убьет тебя, и я тоже. – Он усмехнулся.

Адмирал на скаку был так же великолепен, как с виду. Он шел на препятствие прямо, делал прыжок вовремя и не нуждался в помощи всадника. У него был низкий плавный ход по-настоящему резвого скакуна, и, начиная с первого же барьера, я почувствовал, что скачка на нем доставляет мне почти эстетическое наслаждение. Следуя советам Пита, я объехал весь круг, не увеличивая резвости, но, приближаясь к последнему препятствию вместе с двумя другими участниками заезда, я дал Адмиралу шенкеля и натянул поводья. Он прыгнул точно посредине барьера и приземлился далеко на противоположной стороне, выиграв в воздухе два корпуса и легко оставив позади двух лошадей. Мы пришли к финишу в одиночестве под громкие приветствия трибун.