Давно уже на Помпея не накатывал приступ ярости. То, что наблюдал Луций Марций Филипп, было зрелищем незабываемым.
Помпей рвал на себе волосы, царапал до крови щеки и шею, тело его покрылось синяками в тех местах, которыми он бился о пол и стены. Слезы текли ручьями. Он буквально крошил мебель и предметы искусства. Его вопли грозили сорвать крышу. Муция Терция, прибежавшая на крики посмотреть, что случилось, взглянула и тут же скрылась. Но Филипп сидел, с восхищением наблюдая все это, пока не прибыл Варрон.
– О Юпитер! – прошептал Варрон.
– Поразительно, правда? – заметил Филипп. – Сейчас-то он уже немного успокоился. Ты должен был видеть его несколько минут назад. Кошмар.
– Я видел такое прежде, – сказал Варрон, обходя фигуру, распростертую на черно-белых мраморных плитах пола, чтобы присоединиться к Филиппу на его ложе. – Конечно, это все известия о Крассе.
– Да. И когда же ты наблюдал его в таком состоянии?
– Когда он не мог провести своих слонов через триумфальные ворота, – ответил Варрон очень тихо, чтобы лежащий на спине Помпей не услышал. Он никогда не знал, сколько было притворства в таких вспышках Помпея, а сколько настоящей муки, которая заглушала для него все происходящее вокруг. – И еще – когда Каррина прорвался сквозь осаду у Сполетия. Он не выносит, когда рушатся его планы.
– Бык боднул обоими рогами, – меланхолично заметил Филипп.
– У этого быка, – резко сказал Варрон, – сейчас три рога, и третий – так говорят женщины! – самый большой.
– А-а! Тогда у него есть имя.
– Гай Юлий Цезарь.
Помпей мгновенно сел, одежда разорвана, голова и лицо кровоточат.
– Я все слышал! При чем тут Цезарь?
– Он продумал кампанию Красса. Это его идея – как завоевать огромную популярность, – объяснил Варрон.
– Кто тебе сообщил? – Помпей легко поднялся и принял предложенный Филиппом носовой платок.
– Паликан.
– Он знает. Он был одним из ручных трибунов Цезаря, – добавил Филипп и поморщился, когда Помпей громко высморкался.
– Цезарь в большой дружбе с Крассом, – объявил Помпей голосом, приглушенным носовым платком. Высморкавшись, он бросил платок отпрянувшему Филиппу. – В прошлом году он вел все переговоры от имени Красса. И предложил восстановить права плебейского трибуната.
При этом он метнул грозный взгляд на Филиппа, который до этого не додумался.
– Я очень высоко ценю способности Цезаря, – молвил Варрон.
– Красс тоже высоко их ценит, как и я. – Помпей все еще был раздражен. – Ну по крайней мере, я знаю, кому служит Цезарь!
– Цезарь служит Цезарю, – сказал Филипп. – И ты никогда не должен забывать об этом. Но если ты умный человек, Магн, ты будешь держать Цезаря на поводу, несмотря на его дружбу с Крассом. Цезарь тебе может понадобиться, особенно после моей смерти, а она уже не за горами. Я слишком толст, чтобы дожить до семидесяти. Даже Лукулл опасается Цезаря! Мне на ум приходит еще только один человек, которого боялся Лукулл. Сулла. Присмотрись внимательнее к Цезарю. Это новый Сулла!
– Если ты говоришь, что я должен держать Цезаря на поводу, я так и сделаю, – загадочно произнес Помпей. – Но я долго не забуду, что он испортил год моего консульства!
Между концом Помпеевых победных игр (которые прошли с большим успехом, главным образом благодаря тому, что вкусы Помпея относительно театра и цирка совпадали со вкусами толпы) и началом Римских игр были сентябрьские календы. А в сентябрьские календы всегда созывалось совещание сената. Эта сессия традиционно была очень важной. Луций Аврелий Котта огласил результаты своей работы.
– Отцы, внесенные в списки, я выполнил работу, которую вы поручили мне в начале этого года, – заговорил Луций Котта с курульного возвышения. – И надеюсь, что вы ее одобрите. Прежде чем обратиться к деталям, я кратко изложу то, что намерен просить вас рекомендовать в качестве законопроекта.
В руках у него не было никаких записей. И у секретаря городского претора, казалось, тоже их не было. Поскольку день выдался очень жаркий (стояла середина лета), сенаторы облегченно вздохнули. Он не собирается сильно затягивать собрание. Да он и не любил этого. Из трех братьев Луций был младшим и самым умным.