Фавориты Фортуны

– Человек первого класса, дорогие мои коллеги-сенаторы, – именно то, что нам нужно. Человек первого класса. Известный человек, состоятельный, с годовым доходом не менее трехсот тысяч сестерциев. Поскольку Рим – древний город, некоторые институты либо не изменились вовсе, либо продолжают действовать по-старому, с возросшим количеством людей и функций. Возьмем, например, первый класс. В самом начале у нас было восемнадцать старших центурий. Мы упорно сохраняли эти восемнадцать центурий по сто человек в каждой. Когда в результате роста первого класса мы получили еще семьдесят три дополнительных центурии, мы решили расширить первый класс другим способом – увеличивая не число центурий, а количество человек в каждой центурии свыше первоначальной сотни. Итак, мы создали верхушку первого класса! Только тысяча восемьсот человек в восемнадцати первоначальных центуриях и много тысяч человек в семидесяти трех других. Так почему бы, спросил я себя, не предложить выполнять общественные обязанности этим тысячам людей первого класса, которые по социальному положению и по происхождению не могут принадлежать к восемнадцати центуриям, владеющим общественным конем? Если бы эти люди составляли треть каждого жюри, груз обязанностей для одного человека сделался бы значительного легче. В то же время участие в судопроизводстве стало бы большим стимулом для младших всадников, которых мы называем tribuni aerarii. Вообразите, если вам потребуется жюри, скажем, из пятидесяти одного присяжного: семнадцать сенаторов, семнадцать всадников, владеющих общественным конем, и семнадцать tribuni aerarii. Семнадцать сенаторов имеют опыт, знают законы и давно знакомы с обязанностями присяжных. Семнадцать старших всадников происходят из известных семей и богаты. А семнадцать tribuni aerarii обладают новым взглядом и совершенно иным опытом, принадлежностью к первому классу римских граждан и значительным состоянием.

Луций Котта вновь протянул руки вперед. Правая опустилась вниз, левой он показал на бронзовые двери сената.

– Вот мое решение, почтенные отцы! Тройственный состав жюри с равным членством от трех составляющих первого класса. Если вы дадите согласие, я сформулирую мое предложение как полагается и представлю его трибутным комициям.

У Помпея были фасции на сентябрь. Он сидел в своем курульном кресле на переднем крае возвышения. Возле него стояло пустое кресло Красса.

– Что скажет избранный старший консул? – спросил Помпей, как положено, Квинта Гортензия.

– Избранный старший консул хвалит Луция Котту за великолепно проделанную работу, – ответил Гортензий. – Как курульный магистрат и как судебный адвокат, я аплодирую этому в высшей степени разумному решению злободневной проблемы.

– Избранный младший консул? – спросил Помпей.

– Я согласен с моим старшим коллегой, – ответил Метелл, у которого не было причины противиться предложению теперь, когда дело Гая Верреса ушло в прошлое, а сам Веррес исчез.

Опрос продолжался. Никто не мог найти изъяна. Были некоторые, конечно, кто хотел к чему-нибудь придраться. Но всякий раз, думая о том, чем для них могут обернуться эти возможные изъяны, они вздрагивали и решали промолчать.

– Это действительно великолепно, – сказал Цицерон Цезарю, когда, выходя из курии, они оказались рядом. – Мы с тобой оба любим работать с честными присяжными. Каким ловким оказался Луций Котта! Взяточнику придется покупать две части жюри, чтобы обеспечить себе нужный вердикт, – что значительно дороже, чем покупать всего лишь половину! И то, что примет одна часть, две другие захотят отклонить. Я предсказываю, мой дорогой Цезарь, что взяточничество в жюри хотя и не исчезнет полностью, но значительно уменьшится. Tribuni aerarii будут считать делом чести вести себя порядочно и оправдывать свое членство среди присяжных. Да, действительно, Луций Котта решил очень умно!

Цезарю было приятно сообщить об этом дяде за обедом в триклинии. Не было ни Аврелии, ни Цинниллы. Циннилла была на четвертом месяце беременности, ее постоянно тошнило, а Аврелия присматривала за маленькой Юлией, которая тоже приболела. Так что мужчины обедали одни, чему были даже рады.

– Признаюсь, я думал о взяточничестве, – сказал Луций Котта, улыбаясь. – Но не мог же я говорить открыто об этом, если хотел, чтобы мое предложение одобрили.

– Правда. Хотя многие подумали о том же, а что касается Цицерона и меня, мы находим это громадным достижением. С другой стороны, Гортензий мог в душе и сожалеть. Помимо искоренения взяточничества, лучшее в твоем решении то, что оно сохраняет постоянные суды Суллы, которые я считаю величайшим прогрессом в римском правосудии со времен введения слушаний и жюри.