Гранитные скалы вдоль дороги имели часто причудливую форму благодаря выветриванию пластов. За три года мы множество раз ходили по этой дороге, и просто гуляя, и отправляясь за ягодами и грибами, доходили до знаменитой скалы «Сфинкс», действительно напоминавшей эти древние египетские изваяния. Замечательно красива была эта дорога, а сколько других красивых мест там было! Какие леса, в которых росли и березы, и сосны, сколько цветов! Мария Маркеловна далеких прогулок не предпринимала, в свободное от хозяйственных дел время она ходила по парку, по поселку, навещая членов академического коллектива или других своих знакомых.
Алексей Евграфович мало выходил за пределы парка, примыкавшего к нашей даче, предпочитал сидеть в кресле на террасе, смежной с его комнатой. Мимо нее проходила дорога из 11-го корпуса в поселок, поэтому по ней постоянно проходил кто-нибудь из знакомых и заходил на террасу поговорить с Алексеем Евграфовичем. Алексей Евграфович всегда любил маленьких детей, он вскоре подружился с маленьким Мишей Дебориным, постоянно проходившем мимо него со своей матерью. Сначала длинная седая борода Алексея Евграфовича и его кустистые брови и очки пугали мальчика, и он говорил: «Дедушка Фаворский сердитый». Но затем привык к Алексею Евграфовичу, и они стали друзьями. С внуками своими академик был всегда ласков, больше других он любил Машу. Идя утром из своей комнаты через столовую в нашу с Машей комнату, где стоял маленький умывальник, он всегда спрашивал ребят: «Как живете, караси?». На что они хором отвечали: «Ничего себе, мерси». Чаще других к Алексею Евграфовичу заходили ленинградцы — Берг, Орлов — встречая возле дома ребятишек, они заговаривали с ними. Орлова забавляли разговоры с Машей. Она недавно научилась правильно выговаривать букву «р» и иногда вставляла ее куда не надо. Как-то раз она встретила Орлова, одетая в красное платьице. Показывая на него, она сказала: «А у меня красное пратье!». Александр Сергеевич много смеялся и потом часто спрашивал ее: «Где же твое красное пратье?». Алексей Евграфович вскоре стал получать письма от своих учеников и сотрудников, на некоторые отвечал сам, на другие диктовал мне ответы.
Август быстро прошел, начались занятия в школе. Школа помещалась в одноэтажном здании, обшитом тесом, ставшим серым от времени. Она стояла в самом конце поселка, в стороне от шоссейной дороги, на юру. Ходьбы до нее от нашей дачи было минут пятнадцать-двадцать. Директор, Петр Семенович, окончил педагогический техникум в Омске, особой культурой не отличался, вместо «шестнадцати» говорил «шышнадцать» и проч. Он жил в отдельном домике недалеко от школы и имел там свое небольшое хозяйство. Две дочки его учились в школе, младший мальчик был еще маленький. Ко мне он всегда относился с уважением, в преподавание мое не вникал, никаких недоразумений у меня с ним не бывало. Когда началась война, в числе прочих учителей ушел на фронт и завуч школы. Вскоре в Боровое эвакуировался из Воронежа опытный педагог-историк Митрофан Викторович (фамилию не могу вспомнить) и занял место завуча: он был гораздо образованнее и культурнее. Петр Семенович вел дело хорошо, жена его преподавала арифметику в младших классах. Из местных учителей остались только женщины. Школа была раньше семилетней и только перед войной была преобразована в десятилетку, поэтому в старших классах еще не успели оборудовать химический и физический кабинет, и вообще с преподавателями в этих классах было первое время трудно.
Вскоре, однако, число эвакуированных в Боровое значительно увеличилось. Появились среди них и опытные математики, и преподаватели русской литературы, и другие. В десятом классе было мало местных учеников, многие ограничивали свое образование семилеткой. Казахов среди учеников было мало, большинство населения предпочитало учить своих детей в другой школе, где все преподавание велось на казахском языке. Большинство в десятом классе составляли дети эвакуированных (в том числе Петр Баранников) и жившие в детском санатории дети служащих Академии наук. Уроков у меня было немного, но кроме того, надо было посещать педагогические советы.