Фаворские. Жизнь семьи университетского профессора. 1890-1953. Воспоминания

Когда мы посылали телеграммы, Александра Григорьевна сказала, что она должна бежать на урок и убеждала меня дождаться ее у нее дома и ночевать у нее, а утром поискать машины. Но я подумала, что завтра 7 ноября будет праздник, и никакие машины не будут ездить. Было еще не поздно, около четырех часов, и я решила, что пойду пешком домой в Боровое. Александре Григорьевне я сказала, что подумаю, а сама, как только она ушла, отправилась по знакомой мне дороге домой. Двадцать пять километров не ближний путь, мне понадобилось на дорогу четыре часа. Никто меня не догнал по дороге, никто не попался навстречу. Дорога все время шла лесом, то ровная, то холмистая. Я посматривала по сторонам, не покажется ли где волк, и очень жалела, что волка так и не было. Шла я по первому снежку, было сухо, небольшой морозец, в седьмом часу начало понемногу темнеть, но благодаря снегу дорогу было видно хорошо. Когда я дошла до детского санатория, расположенного в глубине, не у самой дороги, стали слышны отдаленные голоса, и виднелись редкие огоньки. Оставалось еще четыре километра, я их прошла в полной темноте, только уже в поселке замелькали огоньки в окнах. Домой я пришла в восемь часов, открыла дверь в кухню и сразу шагнула навстречу свету и теплу. Меня окружили, стали расспрашивать, дети пока еще не спали, все сели ужинать. Телеграмму мою уже получили, так что уже больше не беспокоились. Стол в столовой был не особенно большой, народу у нас было много, Алексею Евграфовичу было тесно и неудобно кушать со всеми вместе, и он устраивался обычно у себя в комнате за своим столом. Придя, я сразу же прошла к нему и сделала ему полный отчет.

Встал вопрос, где будет спать девочка? Складную клеенчатую ванну Оля привезла, колясок в то время в продаже не было. Мы с Марией Маркеловной отправились в поселок в магазин и там, к счастью, нашлась детская кроватка с сетками. На дно, состоявшее из переплетенных железных полос, положили доски, а на них привезенный Олей матрасик, и кроватка была готова. На этот раз роды у Оли прошли нормально и благополучно, поэтому через девять дней Мария Маркеловна поехала в Щучинск на «санитарке» и привезла Олю с дочкой домой. Когда ее внесли в дом, ее положили на Машину постель, развернули, чтобы перепеленать, она оказалась такая маленькая, совершенно такого же роста, как Машин «коричневый Сережа», которого для сравнения положили рядом с ней. Впрочем, она была нормального роста, веса, только уж по сравнению с другими детьми казалось такой крошкой. Молока у Оли было достаточно, Танюша была спокойной и как-то незаметно подрастала, не причиняя особых хлопот.

У нас в столовой в углу висел тарелочный репродуктор, так что мы каждый день знали сообщения Информбюро. 6-го вечером мы с нетерпением ждали, будет ли торжественное праздничное заседание, будет ли говорить Сталин и что-то он скажет. Мы слышали в июле в городе его речь, когда слышно было по его голосу, что он волновался, слышно было, как он пьет воду из стакана. На этот раз голос его звучал уверенно, речь была бодрая, и все чувствовали, что, несмотря ни на что, победа будет наша. Вести из Ленинграда приходили все более и более тревожные. Нам, конечно, трудно было себе представить в полной мере все ужасы блокады, мы узнавали о них только из писем Алеши и изредка Кати. Алеша писал, что он бывает иногда у Кати, которая всегда его чем-нибудь угощает. Угощение это стало носить необычный характер. Так, она угощала его лепешками из канареечного семени, которое оставалось еще от того кенара, который жил у меня в детстве, и было забыто в каком-то шкафу. Олю очень беспокоило то, что Алеша писал о Михаиле Николаевиче. Жил он в квартире на Маклина в своей комнате в полном одиночестве, так как Таня и Всеволод совершенно его не касались. Они съели всех оставшихся у них попугайчиков. Всеволод редко бывал дома, Таня одна управлялась с Никой, кроме того, она ошпарила кипятком руки и некоторое время была беспомощна. Увидев обстановку, в которой жил Михаил Николаевич, Алеша понял, что оставлять его там нельзя и договорился с Катей, что он перевезет его к ней. Транспорт уже не ходил, пешком Михаил Николаевич не в силах был дойти до Университета, и Алеша перевез его на детских саночках. У Кати было так же голодно, но хлеб она ему приносила, грела ему кипяток, а главное, в квартире было относительно тепло, так как дрова у Кати еще были. В некоторых окнах стекла вылетели, в других еще оставались. Сколько мы возились, заклеивая стекла полосами бумаги, чтобы они не вылетали, и оказалось, что это все было пустое. Заклеенные стекла бились так же легко, как и не заклеенные, не могли устоять перед взрывными волнами. В казармах солдат и офицеров кормили чуть получше, чем население, но все равно они голодали, голодал, конечно, и Алеша. С какой радостью послали бы мы ему продовольственную посылку, но такие посылки были запрещены. Раза два нам удалось послать ему в письме по плитке шоколада.