С углем в Боровом было плохо, поэтому электростанция работала только утром и вечером. Зимний день короток, быстро наступают сумерки, которые все сгущаются и сгущаются, в комнатах становится темно. Что делать детям в темноте? И вот начинают взывать к дяде Антону Чижику: «Дядя Антон, дай нам фет, дай нам фет!». Иногда долго приходится им ждать, но вот вспыхивает лампочка, дети прыгают, радуются и кричат: «Дали фет, дали фет!». Андрюша садится заканчивать свои уроки, если не успел их сделать раньше. Он тоже ходит в Боровскую школу, в четвертый класс, и хорошо учится. Даже и готовя уроки, он не перестает говорить, все что-то рассказывает, просто болтает. Молчать ему очень трудно. Раз Ирина заключила с ним условие: он за полчаса не скажет ни единого слова, если выдержит, то получит рубль. Только таким путем удалось заставить его помолчать. В общем, он был веселый и милый мальчик, и болтовня его была вполне безобидна. Он был со всеми ласков, Марию Маркеловну и Алексея Евграфовича называл бабушкой и дедушкой, Ирину — кокочкой, меня — Тасюлинокой. С нашими детьми ему, конечно, неинтересно было, но у него нашлись товарищи, более близкие по возрасту.
Он мало восторгался красотами Борового, все вспоминал Ленинград, как он ездил на автобусе № 6, который шел от Университета по Большому проспекту (теперь № 7), вспоминал, конечно, и отца. Приближался Новый год, ждали писем, ждали, что будут передавать из Москвы, а тут вдруг неожиданно к Андрюше приехал отец, он эвакуировался из Ленинграда через Ладожское озеро. Он рассказал нам об ужасах блокады, о смерти ряда знакомых, о «Дороге жизни». Он с радостью смотрел на здорового загорелого Андрюшу и был горячо благодарен Марии Маркеловне, что она взяла Андрюшу с собой, заботилась о нем и спасла его от голода и холода в блокированном Ленинграде. Когда 29 января мы отмечали день ее рождения, он пошел в магазин, тогда еще не совсем опустошенный, нашел там вышитую дорожку из белой материи и подарил ей.
Наступил канун Нового года. Елок в Боровом не растет, растут одни сосны. Пришлось вместо елки принести молодую сосенку. Украсили какими-то бумажками, клочками ваты, ни свечек, ни лампочек, конечно, не было, устроили детям угощенье, водили с ними хороводы. Володя изображал Деда Мороза, забавлял их разными шутками: при помощи шубы и половой щетки изображал, как человек растет чуть не до потолка. Все это происходило в Ирининой комнате, в ней у стены против двери стоял большой диван-оттоманка, на нем сидели зрители. В обычные дни, по вечерам, пока дядя Антон даст «фет», дети слушали сказки. Наконец все представления окончились, дети улеглись спать. В этот вечер электричество горело дольше обычного, давало возможность встретить Новый год. Ни шампанского, ни вина в Боровом, конечно, не было. Время от времени нам выдавали спирт — вот таким разбавленным спиртом мы и встретили Новый год, выпили за здоровье дорогих нам людей, рассеянных по разным городам. Горько было на душе, но мы не давали себе воли, не падали духом, держали себя в руках.
Алешу перевели на постройку «Дороги жизни», на ее охрану. Там стало немного сытнее, чем в Ленинграде, но зато опаснее. Он писал нам часто, но, конечно, многое недоговаривал. Письма наши он тоже получал, но нерегулярно, часто они приходили пачками. Я нумеровала письма, чтобы ему было видно, все ли он получает. Володя некоторое время жил у нас в доме, ночевал у Ирины на Андрюшиной кровати, а тот на это время перебрался на диван. Потом ему отвели комнату в соседней с нами даче, и они перебрались туда. Володя поступил работать в заповедник, где тоже мужчины были взяты в армию. Контора заповедника помещалась километрах в двух от парка. Володя кончил Университет по агрономическому отделению, поэтому ему не трудно было найти подходящую работу. Впоследствии его перевели из нашего соседства в большую дачу № 37, находившуюся недалеко от корпуса.
В Боровое все время прибывали эвакуированные, одни жили недолго и уезжали, другие оставались на год, на два. Так к Бергам приехала дочь Льва Семеновича от первой его жены — Раиса Львовна Берг со своим сыном Митей, ровесником Андрюши. Раиса Львовна не занималась воспитанием сына, она быстро разошлась со своим первым мужем и предоставила растить сына Марии Михайловне, с которой, кстати, была в плохих отношениях, называла ее МарМиха и относилась к ней с пренебрежением. Она была биолог-генетик, занималась изучением какого-то вопроса из этой области на примере маленьких мушек — Drosophyla, готовила на эту тему диссертацию. Она думала работать, живя в Боровом, и привезла с собой этих мух, кормила их сахаром и держала их дорогой под шубой у себя на груди. Она прожила в Боровом недолго и уехала, оставив Митю у родителей.