Фаворские. Жизнь семьи университетского профессора. 1890-1953. Воспоминания

За всю зиму не было ни одной оттепели. В феврале еще были бураны, большие снегопады, в конце марта снег стал подтаивать на солнце, зазвенели капели, в апреле началось усиленное таяние снега, стала быстро приближаться весна. Мы с Машей теперь каждый день ходили наблюдать весну: как появились первые проталинки, потекли ручьи и ручейки, как уменьшались сугробы в поселке и увеличивались лужи около правления. Спускались по берегу маленькой реки, огибающей парк, смотрели на прогалины на льду. Накануне мы еще проходили с Машей на другой берег по ледяному мосту, а завтра от него уже оставался тонкий перешеек. Наконец весь снег сошел, зазеленела травка, начались поиски первых цветов. Первыми расцвели особые анемоны[499] — сон-трава, большие, мохнатые, двух цветов: желтые и лиловые, различных оттенков. Они росли везде, но мы редко собирали их на теплой горке, где они росли в изобилии, так как там они были более мелкие и обыкновенной расцветки. Там их собирали мальчики, гуляя с матерями.

Мы отправлялись за ними на скалистый обрыв по дороге к Чебачьему озеру. Там они были крупнее и более ярких оттенков. Кроме цветов этот обрыв привлекал нас еще разнообразием бабочек, порхавших над цветами. Несколько раз нам удавалось увидать там замечательно красивую дневную бабочку — павлиний глаз. Когда анемоны стали отцветать, мы стали искать красивые цветы на лужайках, спустившихся к речке, и нашли там замечательно красивые, чисто белые цветы, по величине и по форме напоминающие анемоны, но не мохнатые, а с гладкими лепестками и поникшими головками. Как они называются, не знаю. В других местах мы их не встречали, и на лужайках их было не слишком много. На зеленом ковре молодой травы они были особенно красивы.

Не мы первые открыли их красоту, местные девушки тоже их оценили. Дело в том, что как раз в это время кончились экзамены в десятом классе, и выпускники, покидая школу, устроили традиционный выпускной вечер. Матери настряпали разных угощений, длинный стол, составленный из нескольких столов, был украшен цветами, теми самыми белыми цветами, которые так понравились нам с Машей. Я тоже присутствовала на этом скромном и несколько грустном банкете, грустном потому, что все мальчики, окончившие школу, должны были идти на войну. Петро Баранников тоже окончил десятый класс, но Ольге Николаевне удалось устроить его в какое-то военное училище, куда он вскоре и уехали где он пробыл до конца войны. Один их моих учеников, с какой-то странной нерусской фамилией, единственный сын у матери-вдовы, жившей в Боровом, через год после окончания школы был убит.

В школе всем учителям давали участки земли под картошку. Взяла такой участок и я: хотя мы получали овощи на паек, лишняя картошка не мешала. Участки были отведены за поселком, минутах в сорока ходьбы от дачи. Вся наша молодежь принимала участие в копании участка степной земли, в которой почва была перемешана с очень мелким гравием. Ни навоза, ни каких-либо удобрений мы, конечно, не вносили, но тем не менее картошка выросла неплохая. В эту весну ленинградцы, пережившие первую страшную блокадную зиму, тоже занимались огородами. Занималась огородом и Катя, которая работала в университетском ботаническом саду.

Алеша всю зиму провел на «Дороге жизни». Его солдаты строили ее, охраняли и разгружали, и складывали продовольствие ленинградцам. У меня хранится вырезка из маленькой армейской газетки, которую Алеша прислал нам в Боровое, где говорится, что взвод лейтенанта Фаворского закончил погрузку продовольствия в рекордно короткий срок. Алеша был теперь относительно сыт, но мы не представляли себе ясно, насколько опасна была работа на «Дороге жизни». Только теперь, прочитав «Балтийское небо» Чуковского[500], я поняла, что мы напрасно тогда относительно успокоились за Алешу.

А сколько жизней спасла эта дорога! Сколько ленинградцев получило возможность уехать из осажденного города. Эвакуировался и Ленинградский университет, только, к сожалению, не в полном составе. Целый ряд преподавателей и сотрудников не смогли перенести голода и лишений, некоторые погибли в пути: отвыкший от пищи организм не мог справиться с тем рационом, который давали ленинградцам, благополучно переправившимся через Ладожское озеро. Так погиб талантливый молодой химик Яша Гинзбург. Алексей Евграфович и мы с Ириной очень были огорчены его смертью. Университет эвакуировали в Саратов и разместили его в помещениях Саратовского университета. Вскоре туда же переехали и те сотрудники, которые ранее были эвакуированы в Елабугу. Покинул голодный Ленинград и Михаил Николаевич, уехал в Казань к Ольге Артемьевне и Владимиру Николаевичу. Все большие и маленькие города были переполнены эвакуированными и беженцами и бытовые условия там для большинства были тяжелые. Люди не голодали, но жили впроголодь, если не могли достать продуктов, помимо тех, что выдавали по карточкам.