Фаза мертвого сна

Я не сразу понял, что последнее было просьбой, к тому же обращенной ко мне. Но тетка смотрела выжидательно, коробок покачивался в протянутой ладони. Я сделал шаг, еще один, осторожно настолько, словно передо мной стояла не тщедушная родственница, а дикий зверь. Схватил коробок двумя пальцами, чтобы не дотронуться до сухой стареющей кожи. Тетка тут же опустила руку, но не отошла, осталась стоять рядом, дышала тяжело, громко и влажно. Спички шуршали в плену картонной коробочки, а я все никак не мог выудить одну, водил пальцем, поддевал за деревянные бока.

Елена Викторовна наблюдала за мной, я чувствовал ее тяжелый взгляд, а когда сумел наконец достать спичку и чиркнул ею по шершавому боку, то встретился с ней глазами — она смотрела испытующе, будто ощупывала меня в поисках чего-то, ведомого ей одной. Словно я должен был подать ей тайный знак, внешне оставаясь таким же, как обычно. Словно за личиной странного родства мы прятались от кого-то постороннего. Прятались и прятали.

Огонек плясал в пальцах, я протянул его, Елена Викторовна зажала между зубов сигарету, не сводя с меня глаз, приблизилась, подождала, пока кончик начнет тлеть и медленно отступила. Все это в торжественной многозначительной тишине, от которой у меня предательски заурчало в желудке.

— Как поживает столица? — спросила она, усаживаясь на край подоконника.

— Хорошо.

— А сам как поживаешь? — Затянулась, подержала во рту дым и выдохнула его клубящимся облаком.

В разрезе халата мелькнуло обнаженное бедро, желтоватая кожа обтягивала кость, плоть свисала с нее жалкой тряпочкой — флагом капитуляции всякой привлекательности. Елена Викторовна поймала мой взгляд, сделал еще одну затяжку и отвела бархатный край чуть дальше. Я тут же уставился в окно. Белья на ней не было.

— Выглядишь так себе, помятый больно… — Худая до изнеможения рука показалась из бархатных складок, вцепилась в рассохшийся край форточки и распахнула ее до предела. — Ночью спать нужно, а ты все бродишь где-то.

От напряжения я почти уже не чувствовал тела, просто парил над полом, изнемогая от неясного чувства опасности. Тетка продолжала оценивающе рассматривать меня, пепел собирался на кончике тлеющей сигареты.

— Работаю допоздна.

— Это хорошо, это правильно. — Задумчиво почесала шею, ногти заскребли по коже, оставляя на ней свежие царапины. — А потом дело молодое, так ведь, мой мальчик? Девушки, небось, толпами ходят? Или… — Замолчала, сбросила столбик пепла на пол. — Может, это ты не даешь им прохода?

Я медленно покачал головой — влево, потом вправо. Елена Викторовна фыркнула, наслаждаясь моим замешательством. Выбившаяся из-под халата нога желтела мертвецким воском, бархат обрамлял ее, словно обивка гроба.

— Знаешь, как бывает? Слабая девушка готова броситься на шею первому, кто скажет ей ласковое слово. И вот в чем вопрос — несет ли ответственность за ее падение тот, кто подталкивал, но не толкал?

Пока она говорила, жеманно растягивая слова, красуясь, наслаждаясь тишиной, как постаревшая прима провинциального театра, я медленно отходил к двери. Шажочек за шажочком. Главным было не отводить взгляда, ни единым мускулом не выдавать своего движения. Я точно знал, стоит сорваться и побежать, как она бросится следом, повалит меня, оседлает и либо задушит, а потом оттрахает, либо будет душить в процессе. Последовательность действий она выберет, пока будет гнаться за мной по коридору, готовая разверзнуть пасть и поглотить жертву с любого конца своего дряблого сумасшедшего тела.

— Ощущает ли вину тьма, увлекающая на дно сумасшествия того, кто рад потерять рассудок? — Елена Викторовна затушила сигарету о подоконник и легко соскочила с него, босые ноги шлепнули об пол. — Берет ли на себя ответственность тот, кто шагает во тьму, лишь бы не испытывать боли, гнева и одиночества? Выбираем ли мы, кем стать — тьмой или тонущим во тьме? Или каждый тонущий сам себе тьма?

Длинные полы халата волочились за ней, казалось, она не идет, а плывет в бархатных лоснящихся волнах, медленно и неотвратимо приближаясь ко мне.

— Почему ты молчишь, Гриша? Почему не хочешь ответить? Кто сказал тебе, что молчание — золото? Оно — прах. Пустота и тлен.

Холодная ладонь опустилась мне шею, обхватила неожиданно сильными пальцами.

— Почему не хочешь дотронуться до меня? Почему стоишь?