Фазиль. Опыт художественной биографии

Полемизируя с теми, кто рассматривает «Сандро из Чегема» с учетом сильного влияния элементов эпоса, несомненно, содержащихся в книге, но не определяющих ее, Александр Генис рассматривает «Сандро» исходя из того, что Фазиль Искандер был писателем империи. И роман его мог быть написан только в империи, возникшей в результате революции. Мы, авторы, приветствуем эту близкую нам мысль.

«До большевиков Сандро был героем эпоса — может, комического, но эпоса. Но вот пришла новая власть — и Сандро стал героем романа: может, плутовского, но романа.

До революции время пребывало в эпической неподвижности. После нее оно стремительно движется в газетную действительность, разменяв степенность времени, „в котором стоим“ (эта фраза часто встречается в книге), на хаос времени, в котором мечутся. Центральный конфликт Искандера — не столкновение между старым и новым… а непримиримое противоречие нового и вечного.

Так из уникального хронотопа искандеровской книги возникает столь же уникальное жанровое образование с оригинальным сюжетом. История эпически воссозданного народа, который перепрыгивает из наивного и разумного родового строя в жестокую и комическую реальность социалистического карнавала».[82]

Но, конечно, значение «Сандро из Чегема» далеко выходит за любые национальные границы. Как и за временны́е. Как и за рамки традиций, культур, правил интерпретации. «Сандро» можно и нужно исследовать не только по «горизонтали» (современное, национальное или транснациональное, имперское), но и погружаться вглубь, как это делают многие исследователи, например, Александр Жолковский. Он высказывает, как обычно, парадоксальную и остроумную догадку по поводу одного из эпизодов «Сандро»:

«Почему Искандер озаглавил свой рассказ „Пиры Валтасара“? <…> В нем нет никаких структурных параллелей к описанному в соответствующей главе Книги пророка Даниила, кроме разве общей ситуации греховного пира неправедного властителя: нет ни надписи на стене, ни фигуры, аналогичной Даниилу (Сандро на это явно не тянет), да и время действия, 1935 год, отстоит от смерти Сталина очень далеко, а военного поражения он вообще так и не потерпел. Понятно, разумеется, желание Искандера произнести над тираном последний суд — и ПВ кончаются именно таким пассажем:

„Сам факт, что он умер своей смертью, если, конечно, он умер своей смертью, меня лично наталкивает на религиозную мысль, что Бог затребовал папку с его делами к себе, чтобы самому судить его высшим судом и самому казнить его высшей казнью“».[83]

Вообще-то исследователи не раз обращали внимание на гигантский пласт мировой литературы и фольклора, на который опирался заядлый книгочей Фазиль Искандер, создавая своего «Сандро»: тут и плутовские, и рыцарские романы (даже сама конструкция названия совпадает: человек плюс местность — сравните с названиями типа «Ласарильо с Тормеса» или «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский»), и Марк Твен, и другие американские классики. Ну и конечно, «гении места»: Фолкнер с его Йокнапатофой, Джойс с Дублином… Даже отечественная деревенская и шестидесятническая проза (с ней Искандер во многом полемизирует). Всё это верно — как верны будут и сотни других ассоциаций. Мы же говорили, что «Сандро» — это бесконечная структура, найти опору можно на ВСЕ прочитанные исследователем тексты.