Фазиль. Опыт художественной биографии

«Уже тогда интерес к этой притче был значительным, однако у читателя той поры он скорее был смешан с впечатлениями от перестроечной гласности, а у критиков сработало то, что можно было бы назвать инерционным восприятием. „Кроликов и удавов“ воспринимали как литературное иносказание, восходящее к социальной сатире, или как скрытую под маской притчи сатиру политическую, антиутопию, где „кролики и удавы“ — метафора реальных общественных отношений. Вероятно, в те времена митинговой демократии привлекала и органическая сценичность „Кроликов и удавов“, по сути, театральной феерии: выразительнейшие монологи и диалоги, пластичные, четкие мизансцены.

Но лейтмотивом литературной аналитики становилось восприятие „Кроликов и удавов“ в качестве „печального документа советской эпохи“».[95]

Говорили о связи сказки со «Скотским хутором» Джорджа Оруэлла. Искандер оказывался если не продолжателем, то чуть ли не подражателем знаменитого английского антисоветчика. Однако если у Оруэлла действительно сатира в традиционном духе, когда под масками животных действуют вполне понятные политические силы и персоны (в случае Оруэлла — деятели Советского Союза Сталин, Троцкий), то у Искандера всё иначе. Даже тон у него другой. Тут не «абличение», как презрительно называл критические статейки «на случай» еще Достоевский, нарочно коверкая слово.

Наталья Иванова, например, привязывает сказку Фазиля к конкретным событиям советского прошлого:

«…вернемся к кампании по поводу „Доктора Живаго“. Перечитывая сегодня и воспоминания о собрании в Союзе писателей, и стенографический отчет о нем, воочию убеждаешься в том, сколь глубоко проник в сознание интеллигенции рефлекс подчинения, о котором в дальнейшем Искандер будет грустно размышлять в философской сказке „Кролики и удавы“».[96]

Казалось бы, при чем тут Пастернак?

После выхода «Кроликов…» в «Юности» (что совпало с журнально-газетной войной между «либералами» и «почвенниками») Александр Казинцев в «Нашем современнике» обвинил[97] Искандера в том, что он глумится над русскими, изображая их в виде кроликов. Гм… Но кто же в этом случае удавы? А кто тогда туземцы? А прочие обитатели сказки? Абсурдное обвинение! Собственно, в этом же духе тогда ответил Казинцеву и сам Искандер.

Не обошло это поветрие — поиск реальных прототипов и локализация смыслов сказки — и западных исследователей Искандера. Карен Ли Райан-Хейс в своей книге «Современная русская сатира. Исследование жанра»[98] посвятила «Кроликам и удавам» целый раздел. Называется он «Прозрачная аллегория Искандера». Райан-Хейс указывает на однозначность интерпретации аллегории: известные исторические персонажи без труда угадываются под масками животных. Тот же Большой Питон — явная аллюзия на Сталина, а вся повесть понимается как насмешка над советской идеологией и властью.

А вот екатеринбургский исследователь Валерия Денисенко находит перекличку «Кроликов и удавов» с «Архипелагом ГУЛАГ»:

«Кроликами Солженицын называет людей, которые, попав под следствие, покорно позволяли „органам“ приписывать себе необоснованные, зачастую абсурдные обвинения. Этих же людей, только уже „этапированных“ на острова Архипелага ГУЛАГа, Солженицын именует туземцами. <…> „Заглот“ кроликов удавами может быть истолкован как метафора следствия во „внутренних органах“. Хотя прямого сравнения сотрудников НКВД с удавами в „Архипелаге“ нет».[99]

Может быть, и так. Но нам больше хочется согласиться с Ириной Николаевой, которая замечает: